Сибирские огни, 1989, № 11

вор, отмеченный, может быть, несколько по­ вышенным темпераментом. Но, как гово­ рится, слово из песни не выбросишь. Словно о чем-то вспоминая или не успев 'Забыть, Смеляков добродушно, не ворчли- но и не без оттенка раздраженности, Ъроизнес: — Хорошо, что вас волнует «стихов си­ стема». Такие волнения должны быть обя­ зательно, они имеют смысл. Но некоторые на этом и останавливаются. Не хотят ви­ деть, что куда как более важна стойкая система духа. Не претензии, а система ду­ ха, созданная на основе личного опыта. Я стал говорить, что личный опыт неред­ ко зависит и от случайностей, не у каждого бывает возможность сходиться с жизнью впрямую, чтобы она задавала вопросы врасплох и без подстраховки, не каждый может оторваться от привычной среды. По­ пытался пошутить. Сказал, что теперь-то Ярослав Васильевич, наверно, уже не оби­ жается на Михаила Голодного за его не­ приятие «сложной рифмы». Напомню, что в начале 30-х годов в одном из стихотво­ рений Смеляков писал: Н е бы л я ведущ им или модны м, без меня дискуссия идет, М ихаил С ем енович Голодный против слож ной риф мы восстает. Эти строки я и прочитал поэту по памя­ ти. Добавил еще, что в отношении системы духа полностью согласен. Вряд ли Ярослав Васильевич обратил внимание на мои слова о согласии. Его волновало что-то другое. Он сказал, >что домой возвратился недавно. Как я понял, незадолго до моего прихода был выведен из себя разговором о молодых, еще не ус­ пел успокоиться. Известно, как ревностно относился к молодым Смеляков. Поддер­ живал все интересное, своеобразное, само­ стоятельное. В поле его зрения практиче­ ски находилась вся молодая поэзия 60-х годов. И не только столичная. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть его многочисленные статьи того вре.мени. Да и в стихах он не обходил этот волную­ щий его вопрос. Но сейчас Ярослав Ва­ сильевич, кажется, не был расположен к мирной беседе. Он даже из кресла встал, взял новую сигарету. — В том стихотворении я говорю не только о сложной рифме... Так что же, по- вашему, судить о жизни возможность име­ ет каждый, а узнавать ее, чтобы знать,— не каждому дано? С такого рода небеско­ рыстными претензиями, думаю, сталки­ ваться вам придется еще не раз — смотреть на это сквозь пальцы небезопасно. Имейте в виду: разве можно представить себе ху­ дожника, за которым нет жизнестойкой, человечной системы духа? Попробуйте представить. И вы убедитесь, что парадок­ сы с пустотой отнюдь не дружат. А желаю­ щих «в детской резвости поколебать тре­ ножник» всегда было с избытком... Заметив мою некоторую обескуражен­ ность, он подошел поближе, улыбнулся. Я встал. Отодвинул стул. Смеляков тронул за локоть: — Сидите... Столичная жизнь сложна. Порой и мне трудно бывает. Вот неожи­ данно и поделился с вами, как с гостем. Выдержите? У меня вырвалось: — Сурово. Вы кого-то обидели? И тогда началось снова: — Вы что, идеалист? Ничего там у себя в Сибири не видите? Да вы, я смотрю, и гадкого утенка от гадкого котенка отли­ чить не сможете. — Клювик — носик. Вместо лишней па­ ры ног у одного возникнут крылья,—по­ пытался я пошутить. Но Ярослав Васильевич не успокоился: — А должны бы различать! Знать хотя бы, что гадкий утенок тянется в небо — из него будет лебедь. А гадкий котенок... По­ тому и гадкий... Вудет либо мурлыка, либо кошечка полусвета. И песни будут коша­ чьи, а не какие-нибудь другие. Понятно вам? Я знаю, что некоторые готовы посчи­ тать Маяковского грубияном-простаком, когда он предупреждает; вы растет из сы на евин, если сын — свиненок. Или вы не задумывались? Эти резкие вопросы, выходящие за пре­ делы поэзии, звучат для меня все резче и резче. Как один из уроков Смелякова... На мой взгляд, и в обыденной жизни, и в поэ­ зии его прежде всего интересовала тайна человеческого духа, тайна личности — с не­ легкими земными заботами, с пафосом и юмором. И когда он писал о человеке труда, то отвергал понятие так называемого про­ стого человека, винтика, утверждая ува­ жение к творческой личности: рабочего- шахтера ли, машиниста ли тепловоза, чело­ века любой другой профессии. После Н. А. Некрасова, этого, я бы ска­ зал, страдающего в лирической песне «за великое дело любви» русского Гесиода, в непопулярную для поэзии и незаласканную ею тему труда Ярослав Смеляков сделал такой огромный пролом, через который хлынул свет поэзии на человека, стираю­ щего со лба тяжелые капли пота. А что стоит за каплями — Смеляков понимал как никто другой. И писал он об этом действи­ тельно вдохновенно и заразительно: П усть постоянны й ж ем чуг пота увенчивает плоть мою , — я признаю одну работу, ее — и только — признаю . А если кто подум ал что-то и подм игнул навеселе, та к это то ж е ведь рабо та, одна из лучш их на зем ле. Знаю и по себе, что всякое удачное об­ ращение к этой дорогой для него теме Смеляков не только поддерживал, но стре­ мился привлечь внимание других, поощ­ рить жестом, одобрить. Вряд ли возможно разделить незабывае­ мые впечатления от встреч с поэтом и раз­ думья над его творчеством, судьбой, лич­ ностью? Да и как отделить (и нужно ли?) поэзию (самое главное и самое существен­ ное!) от личности поэта? Даже попытки такого рода разделения, на мой взгляд, не­ верны и не нужны. В творчестве Смелякова, как волокна в нитке, которую прядет пряха в его одно­ именном стихотворении, переплелись на­ циональные и общечеловеческие кровоточа­ щие проблемы нашего времени, как пере­ плелись они в душе каждого человека. И от этих проблем личность никуда уйти и