Сибирские огни, 1989, № 11

«оправданность» его вряд ли следует столь легко списывать на обстоятельства. Что ка­ сается общественного сознания, то считать его целиком «отброшенным назад» —значит упрощать существо дела. Несмотря на «застой», цензурную рутину и просто кру­ говую поруку посредственности, неореали. стическую литературу этого периода отнюдь не назовешь бесплодной, отброшенной на­ зад, склонной в «эскейпу». Напротив, имен­ но в 70-е годы достигли зрелости, сказали много животворного и волнующего ведущие писатели военного и послевоенного поколе­ ний. Тревожная социальная и нравственная проблематика была ими выявлена и предъ­ явлена обществу. Другое дело, что полити­ ческая мысль чаше всего не торопилась откровенно признать и переформулировать то, что подсказывала ей — разумеется, на своем метафорическом языке — живая ли­ тература. НЕКОТОРЫЕ УРОКИ «ПОЛИТИЧЕСКОГО РОМАНА» Как мы мыслим? В условиях, когда с пе­ чатных страниц слышатся призывы к «но­ вому мышлению», такой вопрос напрашива­ ется сам собой. Правда,, термин «новое мышление» первоначально прилагался толь­ ко к международным делам. Но ведь поли­ тика едина, следовательно, «новое мышле­ ние» должно распространиться и на внут­ ренние темы. Что касается международной жизни и «нового мышления» о ней, то современная литература не прошла мимо этой сферы об­ щественного самосознания. Вспышка инте­ реса к «политическому роману» на рубеже 70—80-х совпала с ростом антимилитариз­ ма, с усилением тревоги за судьбу планеты и стремлением преодолеть традицию узкого политического эгоизма в вопросах мирного сосуществования. Но «политический роман» быстро выдох­ ся, и в середине 80-х перестал по-настоя­ щему волновать критику и читателей. Чем это объяснить? Тем, что «политический роман» был на деле «внешнеполитическим». То есть обычно рассматривал ситуации меж­ дународной жизни отдельно от жизни внутренней. Авторы «политических романов» работали, как правило, очень осторожно, избирательно, идеологически прагматично, заранее зная, что сказать, а что оставить в уме. «Оставленным в уме» оказался и Афганистан, лежавший камнем на нашей го­ сударственной совести. Поэтому философия «политического романа» получилась скоро­ течной и урезанной. Возможно, одно из самых очевидных свидетельств такой судь­ бы жанра — романы А. Проханова. Герои этих романов — писатели, журна­ листы, кинорежиссеры — перемещаются по планете из одной горячей точки в другую. Чаще, чем герои других «политических» романистов, персонажи А. Проханова огля­ дываются на свою родину, на «державу». Они охотно размышляют о ее природе и сельских красотах, о погибших отцах и психологии поколений. При всей любви к риторике, этим героям не откажешь в уме и способности самостоятельно воспринимать современный мир. Тем удивительнее, что им не приходит в голову задать себе не лишен­ ный естественности вопрос; всегда ли физи­ ческое присутствие родной «державы» в данной горячей точке отвечает ее подлин­ ным, а то и просто разумно-эгоистическим, правильно понятым интересам? Историче­ ским интересам! Оправдано ли это присут­ ствие с утилитарной и моральной точек зрения. Ведь не чувствуя себя по-настояще­ му правым, странно призывать к соблюде­ нию высоких принципов мирного сосущест­ вования и международной безопасности. И напротив: легче успешно действовать тому, кто твердо убежден в собственной справед­ ливости. А. Проханов свободно прибегает к словам «геополитика», «глобальный механизм» и сообщает, что ему это интересно. Однако при всей эмоциональности автора его инте­ рес к геополитике далек от элементарного вопроса: зачем я здесь? А ведь если вду­ маться, то «новому мышлению» предстоит стимулировать именно самооценку сильных мира сего и предпринять попытку трезво, в стиле реальной и системной геополитики осмыслить всю историческую ситуацию от 1945 до 2000 года. Сложный, щекотливый и важный вопрос об экстенсивных тенденциях во внешней политике державы-гиганта не был затронут «политическим романом», хотя, в сущности, это вопрос не слишком новый. Новы только глобальные обстоятельства. При других об­ стоятельствах над этой темой задумывались многие русские писатели и публицисты прошлого. Причем радикалы, либералы и умные охранители подчас сходились в пони­ мании ненужности для России экстенсив­ ного, центробежного движения. Сошлюсь на П. Я. Чаадаева. В 1854 году он писал; «А в переживаемое нами время возбуждение народов против России возрастает еще и потому, что Россия, не довольствуясь тем, что она как государство входит в состав европейской системы, посягает на звание народа с высшей против других цивилиза­ цией, ссылаясь на сохранение спокойствия во время пережитого недавно Европой по­ трясения. И заметьте, эти претензии предъ­ являет уже не одно правительство, а вся страна целиком. Вместо послушных и под­ чиненных учеников, какими мы еще не так давно пребывали, мы вдруг стали учителя­ ми тех, кого вчера еще признавали своими учителями. Вот в чем восточный вопрос, сведенный к своему наиболее простому вы­ ражению» (Статьи и письма,—М., 1987, с. 322-333.) Скажут, что Чаадаев — западник. Хоро­ шо. В 1873 году К. Леонтьев — мыслитель, далекий от либеральных и западнических взглядов, но отнюдь не лишенный глубокой социальной интуиции и аналитического та­ ланта—доказывал, обсуждая «славянский вопрос»: для России «слишком тесное присо­ единение других славян было бы роковым часом ее разложения и государственной ги­ бели. Если одна Польша, вдобавок разде­ ленная на три части, стоила России столько забот и крови, то что же бы произвели пять-шесть Польш?» И далее: «Откровенное обращение к интересам эгоистическим вер­ нее. Если эгоизм государственного долга совпадает с преданиями, с привычными со­ чувствиями и т. п. вещами, очень высокими и важными (но не всегда политическими), тем лучше; тем больше можно верить так