Сибирские огни, 1989, № 11
— Тю-тю! — Ямщик присвистнул, не скрывая огорчения,— Была да сплыла! По глянулась паршивцу! — А ежели нову? — Гы-ы!— рассмеялся собеседник.— Те перича, стал быть, большим начальником бобра и на поглядку нет. Перебили всех. Речки Бобровки остались, а зверьков нет. Он явно деревенский, а как оказался в Нарыме? Откуда родом? Охотно отве тил — из Кузбасса. Из Крапивинского рай она. Давно ли оттуда? — Коль вам антиресно знать про все, так слушайте.— Он сел поудобнее.—Моя бывальщина долгая, как сказка про Змея- Горыныча. Не по своей воле я, стал быть, с места стронулся. Силком оторвали от земли. Напрочь. Со всеми корешками. А стряслось это когда штурма-то была, «врага-то народа» искали. — В тридцать седьмом? — Нас-то еще раньше. Попервости,— вздохнул ямщик, казалось, хотел отмах нуться от горьких воспоминаний, но не мог ограничиться короткими ответами — ему уже хотелось излить душу.— Стал быть, за чали нас окулачивать. Хоть «врагами наро да» в тот год еще не обзывали, а штурма была страшенная. Не приведи бог, больше никому. Вытурили нас из домов толчками в шею, ребятишек выгнали, как телят, на мороз. У кого силенка, стал быть, есть — терпи, у кого нет — отдавай душу богу. За копают! Не охнут. Не перекрестятся. Со зла обматерят в душу, в мать, в богороди цу. Срамно поминать. Ну, стал быть, по гнали нас на станцию. В телячьих вагонах притартали в Томск. Оттуда по Оби-матуш- ке на барже. После того по Чае. Может, знаете таку реку? Ну, и не дай бог знать. Много горьких слез там пролито, особливо бабьих да ребячьих. Малолетки с голодухи корчатся, ись просят. А что им дашь? Бро сят в трюм по селедке — грызите. Зачерп нут воды ведро — пейте. От Чаи повезли по меньшей речке. Там ни дымка не видно, ни скотины на берегу. Одным медведям при волье: орехи ешьте, муравейки громите, как нас, грешных, справных мужиков. Да ни одних нас — на кого осерчают, того и прихватят. Для счета. Чтоб, стал быть, процент набрать. Ну, плывем мы дальше в черный лес, как в омут. Присмотрели чи- стинку, стал быть, место для поселенья, где комендатуру над нами поставят. Объяви ли: тут нам на житье окапываться. Я, сла ва богу, успел из дома прихватить и топор, и пилу, и лопату. Пихнули мы ребятишек под елку, а сами с бабой пошли лес валить, стал быть, избушку гоношить. И целик ко пать зачали... Борис поеживался от мороза, стучал пятками в дно кошевы, наконец не выдер жав, попросил остановиться: — Ноги коченеют — надо погреться. Мы выбрались из кошевы и, разминаясь, пошагали друг за другом. Промороженный снег скрипел под ногами, будто вскрикивал от боли. Ямщик повернулся к нам лицом, погрел нос, прикрывая мохнашкой, и про должил свою горькуьо одиссею; — Годика через два аль три нагрянули в наш поселок районные начальники, хо дят, все высматривают, а у меня опять, стал быть, хозяйство справное. Пристали со строгостью: — Запишешься в колхоз? — Нет, говорю, я сам по себе. И меня, раба божьего, сызнова записали в кулаки. С бабой, с ребятишками, а у нас малолет ки народились, турнули, стал быть, дальше в тайгу, на... Он назвал маленькую северную речку, которую я по возвращении не мог отыс кать ни на одной карте. — Ну огляделись мы с бабой на новом месте,— продолжал невольный землепрохо дец,— сызнова зачали лес валить, новую из бушку ставить. Огородишко завели, рожь посеяли, горох. Стал быть, обзавелись. Крепче всех. А годика через три... — Опять нагрянули начальники вас оку лачивать? — не выдержал Борис, сплюнул за борт кошевы, выругался— Да что они, все здесь полоумные или совсем дураки?! — А язва их знат! — в ответ выругался ямщик.— Слух был — новую директиву по лучили. — И вас еще дальше на север? И вы снова обзавелись? — Нет. Мы с бабой порешили: хватит мытарства. Нам больше не хозяйствовать. Старший сынок подрос, проводили мы его на войну. А сами — в Каргасок. Стал быть, в рабочий класс. В очереди выглядывать: что на прилавок выбросят? Только мало летков жалко — их бы парным молочком попоить. Ну вот. поступил я конюхом в райисполком. Вожу начальников по ко мандировкам. При конях вроде бы как при хозяйстве. Это по моему характеру. Только ночью будто по своей пашне хожу. Один раз птица с хохолком над головой летала и все допытывалась: «Чьи вы?» Деревен ские, говорю, крапивинские... Он шевельнул длинное кнутовище, и гне дые снова рванулись резвой рысью. А мне опять припомнился наш залесов- ский Михей Казаков. Где он? Жив ли? Мо жет, вот так же перетерпел все мытарства. Может, вот так же ему снятся поля, пара гнедых да пасека на лесной полянке. Такие мужики не сгибаются. Их невозможно ото рвать от деревенского труда. У них сердце тоскует по земле. Им бы снова пустить корни поглубже... ♦
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2