Сибирские огни, 1989, № 10
простертый внизу за водораздельным хребтом мир был полит золотым светом вое хода. Тайга казалась безжизненной. В чутком воздухе неловкие тяжелые шаги Харькова слышались далеко, звери и птицы успевали исчезнуть раньше, чем он мог бы их заметить. Харьков пошел осторожнее. Он часто останавливался, замирал, вглядываясь в чашу. В одном месте увидел глухаря. Тот сидел на невысокой ветке и чистил перья, ыло чем соблазниться, мяса хватило бы на добрую похлебку для всех. Охваченный лихорадкой азарта, боясь спугнуть удачу, Виктор Тимофеевич стал скрадывать добычу. Он бесшумно подобрался ближе, выглянул из-за лиственницы, при поднял карабин, торопливо прицелился, выстрелил. Глухарь не обратил внимания на звук и продолжал чистить перья, точить клюв об сучок, на котором сидел. Харьков успокоил дыхание, попытался прицелиться точнее, но так и не смог унять нервную дрожь. Мушка предательски плясала. Харьков снова выстрелил. На этот раз глухарь взмахнул крыльями и скрылся за вершинами соседних деревьев. От потери крови Харьков окончательно ослабел. Почва под ногами потеряла устой чивость, лес качался из стороны в сторону. В ушах не прерывался гулкий звон, арьков попытался идти, но заспотыкался, выронил посох и карабин, упал, и ничего не оста лось — ни боли, ни пути, ни товаришей... А над хребтом стыла прозрачная тишина. Под кривой старой лиственницей горел костер. Его окружали трое путников. — Ждем до утра. Если Виктор Тимофеевич не вернется, сожжем материал и по ползем к Селиткану. Идти у меня уже нет ног,— сказала Татьяна. — Конечно. До Селиткана как-нибудь доберемся,— поддержал Борис. — Я не пойду,— сказал Абельдин, не поднимая головы. — Почему ягоду не ешь? — спросила Татьяна. — Не могу... Мяска бы... — Милый, ты же знаешь, нет мяса, не думай об этом. Завтра спустимся к реке, свяжем плот и уплывем к людям. Там будет все. — Не пойду. Не могу. Ничего не надо... Доберетесь до жилухи, матери не пишите, пусть думает, что вернусь... — Ну, что ты так раскис! — голос Татьяны дрогнул. Она кое-как дотянулась до Абельдина, приложила ладонь к его голове, хотела уте шить, но испуганно отдернула руку — лоб у него был устрашающе горячим... К полудню тучи укрыли небо. Виктор Тимофеевич лежал в глубоком забытьи, под мяв под себя ольховый куст. К голой груди липли комары. Он очнулся от разноголосого крика. Еще не чувствовал ни рук, ни ног, медленно, му чительно возвращалось сознание. Никак не мог понять — откуда доносится крик. По вернулся на бок. С земли тяжело поднялся коршун. За ним взлетело шкодливое во ронье. Раскричались пуще прежнего недовольные кукши. — Не дождетесь, проклятые! — вырвалось у Харькова. Небо было в тучах, без солнца, он не мог определить, долго ли пролежал на этой жесткой траве и как далеко находится от своих товарищей. Ему казалось, что он спу стился на какую-то глубину, в неведомый мир. И вдруг со дна долины ветерок донес еле уловимый шум реки! Словно вспышка молнии — поразили Харькова эти тихие зву ки! Сразу он сориентировался, вернулось упорство, решительность — во что бы то ни стало добраться до Селиткана. Он поднялся, долго стоял, расставив больные ноги. Разыскал посох и карабин, мед ленно зашагал, притягиваемый отдаленным шумом реки. Вот и просвет. Река совсем близко. Виктор Тимофеевич перешел полоску тундры с бурыми подтеками, отделяющую от тайги береговой ельник. Он вышел к реке, не чув ствуя боли, не помня об усталости. Селиткан! Харьков лежал на прибрежной гальке. По телу разлилась сладкая истома. Он не смог бы вспомнить, когда еще ему было так хорошо. Но так не могло долго продол жаться. Достаточно короткой передышки для нервов и мышц. Он встал, загрубевшей ладонью размазал по лицу комаров и спустился к реке.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2