Сибирские огни, 1989, № 10

дый ясно понимал — что такое щепотка крупы, горстка муки, кусочек сахара. Ели жад­ но, стыдясь друг друга. Долго сидели у костра, отогревая израненные ноги. Ничто так не мучило путни­ ков, как эти раны. Харьков с крайним беспокойством, почти с ужасом думал о завтрашнем дне. Он предложил еще раз посмотреть и перетряхнуть содержимое котомок, выкинуть все, без чего можно обойтись. Решили оставить брезент, полотенца, белье, все личные вещи. Но это не очень-то облегчило ношу. Что же делать? Ясно одно, с грузом дальше идти невозможно. Харьков молча сидел у костра. Он не замечал ни склонившихся над стоянкой зеле­ ных крон, ни товарищей, наблюдавших за ним, ни боли в ногах. Когда его безучастный взгляд падал на желтые свертки, где хранились материалы изысканий, он мрачнел, лоб прорезала глубокая складка. Решение давно созрело в его голове, но что-то сдержива­ ло Виктора Тимофеевича. Он смотрел на замученных голодом товарищей, на их обезоб­ раженные ноги, на лохмотья, ища во всем этом и в том, что им еще предстоит, оправ­ дание своему последнему решению. Резко сказал: — Надо сжечь материал. Составим акт. Укажем причины. Он достал лист бумаги, долго писал вступительную часть: материал уничтожен по единогласному решению, которое вызвано необходимостью спасения жизни членов от­ ряда, не способных уже далее транспортировать материал изысканий. Затем шел подробный перечень фотоснимков, схем, журналов, подлежащих уничтожению. Харьков понимал, какую берет на себя ответственность. Понимал и принимал эту ответственность на себя. У него в последние дни густо побелели виски. Лицо совсем осунулось. Где, в чем он черпал силы — и духовные, и физические? Во мраке ночи, в глубине безмолвной тайги горел большой костер. Скупо, равно­ душно мигали над тайгой звезды. И только одинокий крик ночной птицы изредка тре­ вожил тишину. Виктор Тимофеевич подошел к сверткам. Лицо его было спокойно. Неторопливо он поднял один сверток. Внимательно осмотрел его, точно видел впервые, и вернулся к костру. Все настороженно смотрели на Харькова. Борис подбросил в костер сушняка. Пламя встало выше, отодвинув темноту за пределы поляны. Харьков заторопился. Нервно распаковал сверток. Уложил стопки материалов перед собой. Глянул на жаркий огонь. Дрогнувшими руками взял тонкую пачку фото­ снимков. Готов был бросить их в костер, но заметил на верхнем снимке, обращенном к нему тыльной стороной, знакомые каждому топографу проколы, обведенные кружка­ ми, пометки, надписи, условные обозначения — следы кропотливой, трудной, долгой и упорной работы. У него невольно дрогнуло лицо, защемило сердце. Тяжело стало Харькову. Он повернул снимок обратной стороной и увидел знакомые места, прорезан­ ные витиеватыми жилками рек, названия которым он дал сам, сам подписал, своей рукой. Увидел темные болота и зыбуны, узнал перелески, увидел полоски обмежек, по которым все лето бродил отряд. И, словно забыв обо всем, он стал перебирать снимки, жадно вглядываясь в каждый штришок. Он смотрел и опускал снимки на землю перед собой. Татьяна молча принесла второй сверток, распаковала и подвинула к Харькову. Подошли Борис и Абельдин. Снимки пошли по рукам, на какое-то время были забыты все горести. Перед людь­ ми, уже свыкшимися с мыслью о надвигавшейся трагической развязке, встал, как жи­ вое видение, весь пройденный ими путь: невзгоды, удачи и надежды. Вспомнилось все, из чего и слагается цена карты в этих забытых богом пустынных местах. И какое же нужно было иметь сердце, чтобы оно не дрогнуло при одной только мысли, что весь этот материал, собранный с невероятным напряжением сил, воли, должен быть унич­ тожен! Они должны сжечь материал, чтобы спасти свою жизнь. А кто-то другой вновь повторит этот печальный маршрут!.. Костер догорал. Ярко светились угли. Харьков поднял пачку снимков, чтобы бросить в костер, но руки не разжались. — Не надо! Не надо!— заговорили лю д и ,- Как-нибудь унесем! Материалы сложили. Распределили по трем рюкзакам. Люди уснули с тревогой за завтрашний день. Но к тревоге сегодня светлой струйкой примешались надежда и вера. Вера в спасение.