Сибирские огни, 1989, № 10

А стремление к свободе было заложено в Лермонтове с детства. В стихотворении 1831 года «Желание» он пишет: Зачем я не птица, не ворон степной. Пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить И одну лишь свободу любить? На зап ад, на зап ад помчался бы я. Где цветут моих предков поля. Где в зам ке пустом, на туманны х горах. Их заветный покоится прах. Стихи эти — отзвуии легендарных преда­ ний о шотландском происхождении поэта, свидетельства естественного желания уз­ нать о Родине своих предков. Конечно, скоро Лермонтов осознает себя вполне русским человеком, и нигде у него не проскользнет и намека на то, что он хочет покинуть Россию, хотя в принципе он мог сделать это при желании и связях своих родственников. Нихто, например, не мог запретить ему получить образование в одном из университетов Европы, как то делали многие. Лермонтов же предпочел учиться в России. Но не в этом суть... В том юношеском стихотворении важен именно этот порыв; «И одну лишь свободу любить». Самое полное воплощение эта тема получила в поэме «Мцыри». Обычно стремление вырваться из плена диктуется не в последнюю очередь тяжки­ ми условиями пребывания в неволе. Юный пленник воспитывался в монастыре как послушник, и если был угнетаем, то нарав­ не со всеми. Но он не углубляется в описание монастырского устава. Для него монастырь — тюрьма. Точно так же для него тюрьмой был бы, очевидно, и любой другой дом в стане врага, хотя бы и там относились к нем!у как к равному. Лермон­ тов в согласии с русской поэтической тра­ дицией романтизирует вольный, патриар­ хальный уклад кавказских народов. Поэто­ му юный беглец предстает как персонифи­ цированное воплощение одной идеи свобо­ ды. Для него есть только два способа су­ ществования: неволя и свобода. Эта идея предельно четко выражена в следующих словах монолога: Я мало ж ил, и там, в плену. Таких две ж изни за одну. Но только полную тревог, Я променял бы, если б мог. Я знал одной лишь думы власть. Одну — но пламенную страсть: Она, как червь, во мне ж ила. Изгрызла душ у и сож гла. Она мечты мои звала От келий душ ны х и молитв В тот чудный мир тревог и битв, Где в тучах прячутся скалы, Где лю ди вольны, как орлы. Бунтарский дух Мцыри, в отличие, ска­ жем, от Демона, несет в себе громадный положительный заряд. В поражении Демо­ на есть обреченность. Мцыри по сути дела умирает непобежденным — три дня свобо­ ды, прожитые им в горах, искупают всю его жизнь в неволе. Побег Мцыри — это гордый спор с судьбой, с которой всю жизнь спорил и сам его создатель. И потому поэму можно считать выражением затаенных авторских мечтаний, одной из составляющих его художественного и жиз­ ненного идеала. Проницательный Белин­ ский заметил это, пожалуй, раньше всех: «...что за огненная душа, что за могучий дух. что за исполинская натура у этого Мцыри! Это любимый идеал нашего поэта, это отражение в поэзии тени его собствен­ ной личности. Во всем, что ни говорит Мцыри, веет его собственным духом, его собственною мощью. Это произведение субъективное!» «Субъективным» это произведение мож­ но считать и потому, что Лермонтов изо­ бразил в нем историю, услышанную от одинокого монаха в Мцхете, ребенком когда-то плененного генералом Ермоловым, и, придав ей соответствующее направление, внес новую грань в создаваемый им могу­ чий образ избранника человеческого духа. Удивителен здесь и протеизм Лермонто­ ва, его всемирная человеческая отзывчи­ вость на светлые порывы человеческой личности. Мцыри — сын горского народа, воюющего против русских. Но для Лермон­ това — он как брат, единомышленник по устремлениям к счастью и свободе. И это поразительно. Офицер Лермонтов храбро сражался с черкесами и чеченцами, но ни в его стихах и поэмах, ни в письмах нет ни строчки не то что ненависти, даже пренебрежения к своему противнику (впро­ чем, как и во всей русской классической литературе). И это прекрасно чувствуют народы, населяющие и ныне Кавказ. Я ' спросил у одного кабардинского поэта, с восторгом твердившего строчки Лермонто­ ва о Кавказе, а нет ли у него неприязни к поэту, покорявшему с царскими войсками этот край. «Ну ^что стоит участие Лермонтова в той войне,— ответил он,— по сравнению с его гениальными стихами о Кавказе! Ведь это он открыл нам красоту этих гор, уще­ лий, рек, которую мы воспринимали, мо­ жет быть, как нечто привычное...» Да, Кавказ для России завоевали, пожа­ луй, не царские войска, а Пушкин и Лер­ монтов. Даже когда в «Дарах Терека» Лермонтов говорит о «гребенском казачи­ не», что «на кинжал чеченца злого сложит голову свою»,— здесь нет никакой эмо­ ционально выраженной неприязни, во всяком случае ее не больше, чем в стихе: «Терек воет, дик и злобен...» Но поразительная всечеловечность Лер­ монтова нигде не выражена так свободно, спокойно и великодушно, как в «Валери­ ке» («Я к вам пишу случайно; право...»). Стихотворение это рассказывает о сраже­ нии на речке Валерик 11 июня 1840 года, в котором Лермонтов был участником. Вступление представляет собой мысленный диалог с адресатом (скорее всего В. А. Лопухиной-Бахметевой), рассказы о ко­ чевой военной жизни, образовавшихся при­ вычках, умении на все смотреть фило­ софски: «Я жизнь постиг; судьбе, как ту­ рок иль татарин, за все я равно благода­ рен... Быть может, небеса востока меня с репьем их пророка невольно сблизили». Житейски спокоен и индифферентен и разговор о «старине»: «Как при Ермолове ходили в Чечню, в Аварию, к горам; как там дрались, как мы их били, как доста- валося и нам...» Разве только небольшое оживление заметно при этом воспомина­ нии — среди сонно дремлющего войска. Можно только удивиться при всей «дрем- ливости» самого автора его наблюдатель­ ности: «Лихой татарин свой намаз творит, не подымая глаз; а вот кружком сидят другие. Люблю я цвет их желтых лиц, по