Сибирские огни, 1989, № 10
вечали на манер Василия Еголыка: снизу, понимаешь ли, не видно, а сверху, дескать, — что там? Словом, перемен в настроении причулым- цев за истекший год никаких. Разве только в том перемены, что иные стали при разго воре не так определенно глядеть и, отводя глаза, чаще моргают. А другие, наоборот, не моргают, а что-то высматривают вдали, но смысла в глазах не видно. Иван Коло- миец, например, когда мы с ним беседовали, глядел сперва на поросенка, копающего у изгороди землю и выбирающего крапивные корешки, потом перевел взгляд на стри жей, летающих над двускатной крышей сарая. И, конечно же, все ругал он бюро кратов, не своих, не деревенских, а каких- то там еще, где-то далеко сидящих. Это, кстати, у него новое — клясть советских бюрократов, а не мировую буржуазию. Психологи говорят; признак первой стадии гражданского возрождения истинно рус ского, нашей поры, мужика, когда он остав ляет в покое мировую буржуазию, а берет ся за бюрократию родных верхов. Вторая стадия — это когда начнет материть всех, кто поближе, а не только тех, кто в верхах. И третья — когда себя самого, тогда уж можно сказать, что возродился, выжил, жи вет! Значит, сдвиг есть. Вопрос лишь в том, сколько же времени (лет) потребуется Ива ну для прохождения от первой стадии до последней? А в других сибирских просторах? На сколько я осведомлен — до третьей стадии еще очень далеко. В поездке по Омской об ласти я разговорился с колхозником из Саргатского района, он рассказал: их кол хоз задумал перейти на акционерную систе му, все славно пошло, уже продали акций на сколько-то сотен тысяч рублей, пригото вились люди в конце года доход делить по справедливости, в соответствии с Законом о кооперативах, как вдруг из Москвы инст рукция: никаких дележек без указания финорганов. — И колхозники что? Вы-то все — что? — спросил я. — А что люди? Что мы? Руки у всех сразу опустились. Думаем отказаться те перь от затеи. Ругаем верхнюю власть. — А себя? Себя-то ругаете? — А себя-то за что? — очень удивился колхозник. — За то, что руки опустились. За то, что намерились отказаться... — Дак бюрократы же не дают свободно дышать! Мы-то маленькие, мы-то — чего? Публицист из Кировской области Влади мир Ситников рассказывает, что его дед, вятич, после того, как съездил в начале ве ка в одну из западных стран, поучился там земледелию у фермера, стал выращивать у себя на хуторе на каждой десятине по триста пудов пшеницы. Колхоз теперь на той же земле берет урожай впятеро мень ший. А тяга крестьянина к самостоятельно му труду, к свободе задавлена, уничтожена настолько, что после трех лет разумных уговоров и ласковых разъяснений насчет пользы жизни своим двором на земле из почти двухсот тысяч сельских семей в об ласти взять землицу-кормилицу под свою арендную заботу решились только... 180 семей. Меньше одной тысячной доли! Один двор на десяток деревень. Ау, где-то там другой двор единомышленников! Если та ким темпом пойдет раскрепощение когда-то вольной души крестьянской, освобождение от затурканности, страха, то, что же, ^ про цесс движения к рентабельному хозяйство ванию растянется на... сотню лет? На днях телевидение показало, как ака демик Федорюв, приехав в свою деревеньку, поздравлял скотников, доярок, механизато ров с неслыханной в этих местах произво дительностью труда. — В чем секрет? — спросил у него репор тер.— Как вам удалось организовать, вы же врач, а не специалист по животноводству. Это же очень сложно. — Никаких секретов и никаких слож ностей. Я просто съездил в Финляндию и поглядел, как там это делает фермер. И все, — отвечал Федоров откровенно. То есть он сделал то же самое, что и дед Ситникова в начале века; поехал и самолич но поглядел. Кто же препятствует сегодня всем другим поехать и поглядеть? Верхние бюрократы? Так, так. Но когда же наше обществен ное сознание усвоит простейшую истину: бюрократ из аппарата мешает свободно, инициативно хозяйствовать лишь потому, что мы своей гражданской пассивностью даем ему свободно процветать. ВЗГЛЯД СВЕРХУ Не знаю, к добру это иль к худу, с неко торых пор меня стали приглашать не куда- то, а в саму столицу. Виданное ли дело: из глубины сибирской. Экая важная персона! В моем роду и помыслить такого прежде никто не мог. Деда Алексея Алексеевича Зябрева, портного, передвигающегося на обмороженных культыгах, если куда и зазы вали добрые люди, то не дальше соседних селений, отстоящих от нашей малой лесной деревеньки за десяток верст,— кроить и та чать там овчинные тулупчики. Прозвище у деда было: «Горемыка». Отца моего, Ефима Алексеевича, председателя колхоза, зазыва ли уже дальше — в райцентр, откуда он, трудяга и несчастный бессребреник, од нажды не вернулся, признанный пособником какого-то «заграничного милитаризма», ка жется, японского... Почтовые ящики в нашем подъезде неве домый шутник время от времени обрызгива ет бензином и поджигает, оттого ящики ви сят черные, в густой копоти. На этот раз «шутник» был занят каким-то другим де лом, до почтовых ящиков у него руки не дошли, и я смог найти московское пригла шение целехоньким. Конечно, бодрит внимание Москвы. Без тебя там не могут. За столько-то тысяч верст! А так как ты не очень убежден, что без тебя там действительно — никак, то в душе твоей вдруг рождается и начинает суетиться этакое угодническое чувствишко. ИЛ-76 поднялся в Красноярске в 8 час. 30 мин. по местному. В Домодедово призем лился около девяти, по местному тоже. От лично: будто время и не сдвинулось — во сколько отлетел, во столько и прилетел. Над полем еще рассветная дымка, сине ватая. Морозец. На углу аэровокзала гра
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2