Сибирские огни, 1989, № 9

Не потому ли отцы наши и деды, да и мое поколение оказались столь беспомощны, столь беззащитны перед террором сталинщины и ее опричников? Мне горько от этого незнания найти ответы на горькие свои вопросы... „ ...Казачинский порог мы проходили ночью. Я стоял на носу, когда туер, взяв нас на буксир, повел навстречу нарастающему грохоту поро- га. Ближе, ближе в свете кормовых огней тягача я вижу мокрые затыл­ ки валунов, через них с щипением перекатываются пенные валы. Фонари на корме туера раскачиваются, вырывая из темноты то там, то здесь весело кувыркающиеся в бурунах бакены. Иногда мне кажется, мокрый лоб валуна сам собой движется наперехват судну, сейчас он поднырнет под левый борт. Но валун останавливается, начинает медленно отходить в сторону. Порог мало-помалу стихает, валуны ушли в темноту, туер коротко гуднул: выбирайте трос. Мы остаемся в ночи одни. Над рекой ни огонька. Кромешная темень. ВРАГ МОЙ Последней ночи моей на борту «Ивана Назарова», казалось, не будет конца. Топот, вскрики на палубе, я вскакиваю, кидаюсь к окну, шуршит в непроглядной темени дождь. Я снова с головой закутываюсь одеялом, но, едва закрываю глаза, врывается в уши страшный для зэка крик: «Поодыём, втор-р-рая!» «Вторая» — это наша бригада, занимающая крайнюю камеру в бараке «политических». Я мечусь по нарам — портянки, телогрейка, ва­ ленки, толкаю соседа-баптиста Онисима Чуркина, который, стоя на ко­ ленях, беззвучно шевелит губами: творит молитву. Онисим умер в дизентерийном бараке, но до сих пор снится мне, как и этот страшный крик, перекатывающийся из камеры в камеру. Он и теперь наводит на меня ужас, этот казарменный крик-команда: ах, как умеют у нас упиваться властью понукалы всех рангов, от ефрейтора до генералиссимуса! Затихло; должно быть, мы остановились, пережидая ночь. От ти­ шины я всегда просыпаюсь. Скоро утро: умыться, одеться, пора укла­ дываться. Конец моему Хождению по Енисею Великому: сегодня около полудня прибываем в Красноярск... Впрочем, какие там сборы? Осталось раздать книги, что взял с собой, капитанам, команде — на память... Я захватил из дома около десятка своих изданий, московских, заграничных, периферийных. Последний роман, вышедший в Москве отдельной книгой, тоже взял. Но что — кому подарить? Чем я могу удивить сильного человека, умницу и насмешника капитана Ковригина? А что найдет в книгах моих современный романтик Сергеевич, мужест­ венной музой Высоцкого воспитанный? Сомнение закрадывается в душу: может ли одарить их чем-то моя застенчивая Муза? Когда я вернулся с фронта, этих ребят еще не было на свете. Ро­ дились они позже, воспитание получили в период застоя. Сергеевич, можно сказать,— эрудит в литературе: «Хорошо!» Маяковского наизусть — учили в школе, Есенина в школе не учили, но стихи о собаке — тоже наизусть для форсу. «Скучную историю», нет, не читал, только пробовал, и правда, жуть, как скучно! Современные писатели? Есть три великих писателя: Жорж Сименон, Юлиан Семенов, Владимир Высоцкий. С Виктором Андреевичем Ковригиным о литературе говорить не пришлось, но, когда я вошел в его каюту, первое, на что пал мой взгляд, книжная полочка, которая меня порадовала. На диване раскрытый, «до дыр» зачитанный томик Майн Рид, нержавеющий «Всадник без го- 70