Сибирские огни, 1989, № 9

ку увидеть, с реки приближаясь, золоченые луковки храмов, стоявших вдоль реки, услышать предзакатный звон вечерний! Когда теплоход сравнивается с первым, самым величавым храмом, я навожу на него бинокль и... чуть не роняю дорогой прибор на палубу. В окуляры бинокля бельмами пустых окон таращится на меня жалкая развалюха. Штукатурка обвалилась, сквозь ребра ободранной крыши прорастает березка, на месте паперти — проходная, в ее глухую стену вделано зарешеченное окно-гляделка. В ограде горы металлолома, кучи шлака, старые автомобильные покрышки. Заводик-слесарка в бывшем святилище. На место, где был алтарь, правнук-токарь установил станок, сверлит-точит грошовую гайку, не ведая, что здесь крестили его деда и прадеда, молодых венчали на долгую счастливую жизнь, отпевали усопших в час скорби. Из сводчатого окна другого храма вырисовывается труба, вы­ стреливающая в небо сизые кольца дыма. В ограде третьего железным рылом роет бульдозер, вздыбливая землю в большую кучу. А высоко в небе плывут чистые белые облака, плывут, как они плыли над Енисеем и сто, и тысячу лет назад, холодно-прекрасные, холодно-равнодушные к тому, что творим мы, люди, на грешной земле. И на другом берегу Енисея стоит храм, совсем маленький, с малень­ кой колоколенкой, но тоже мертвый — овощехранилище, склад втор­ сырья или горюче-смазочных. Люди века прошлого строили, радуясь, что их жизнь будет освещать красота, что перейдет она внукам и пра­ внукам, то есть нашим дедам, отцам и нам, современникам, но новые вожди сказали: это красота обманная, мы построим новую красоту, лучше, возвышенней, чище. Ладно, пусть новую красоту, пусть возвы­ шеннее, но почему не оставить вживе и прежнюю, почему святыню- легенду, святыню-сказку — предмет тысячелетнего поклонения целого народа — надо было непременно разрушить, убить, предать поруганию? Могли же, думаю я, в нашей жизни жить сразу две красоты. Пусть бы жили и три, и четыре, все, что прежние поколения творили, строили, чему долгие столетия поклонялись. Пусть бы все это жило, обогащая нашу жизнь, которой и сказка-легенда нужна, как украшение, как утешение и надежда. Но сказали новые вожди: ничего не возьмем в новую жизнь, все старое должно быть разрушено «до основания»... И отцы, и деды теперешних поколений взяли кирки-ломы, аммонал, желе­ зо суровых декретов и начали сокрушать святыни своих отцов и дедов. Не защищать, а сокрушать! ...В родных Клочках церковь была деревянная, и всем миром с зарею начав, к обеду ее растаскали по бревнышку. Много лет стояла церковка-загляденье о пяти барабанах-луковках, о шести позолочен­ ных крестах, и в одночасье на том месте чернели уже груды бревен, ржавой жести, битого кирпича. Горел костер из икон, из церковной утвари, привели священника; Игнаха Плюхин, председатель сельсовета, сорвал с него клобук, рясу, нагрудный крест, бросил в костер. Никто священника не защитил, бабы стояли в отдальке и громко выли, глядя, как сельсоветчики подживляли костер колотыми досками икон, церковно­ го скарба, томами молебников и псалтырей. Мой отец тоже не вступился за священника, он тоже раскатывал церковь, выйдя из дома чуть свет, прихватив с собой багор: требовалось единодушие поголовное. И оно было, единодушие... Известны войны из-за поругания святынь; мы же со святынями своими сделали то, что приказали нам новые вожди: мы начали их грабить, жечь, стирать с лица земли. Почему? Ни один народ до нас так легко не расставался с верой дедов и прадедов, как легко и бездумно расстались мы, но — почему? Я говорю «мы», но имею в виду своего отца, миллионы отцов и де­ дов современных поколений, которые не захотели защитить свои святы­ ни, свои могилы, свое тысячелетнее прошлое. Почему?