Сибирские огни, 1989, № 9

...На майской демонстрации со школой я нес портрет вождя — до­ верила сама директор школы, как отличнику. Я, тогда шестиклассник, гордился высокой своей миссией и на подходе к трибуне жестоко по­ дрался с Колькой Козловым, который хотел сам пронести вождя перед людьми во френчах и фуражках, отгороженных от нас цепочкой солдат с винтовками. И это память моя высвечивает; так было, ничего в ней не зачерк­ нешь, пока ты жив, жива и она, память твоя... И вот встреча... Впрочем, что это я? Какая встреча? Лишь символ. Уже семь десятков лет нет его здесь, на Енисее, от его физической жиз­ ни в Курейке, видимо, не осталось и следа. Моя воспаленная память сама создала горячечное ожидание встречи, которой не будет, не может быть. Но... я вижу: ОН колет дрова. На ногах унты собачьи, меховая безрукавка. ОН поднимает колун, роняет его, разваливая надвое чур­ ку. Как обычный человек, северянин, которому надо протопить печку. Или баню. Я потрясен нелепостью своего воображения: что за чушь? — ОН делает что-то буднично-человеческое?! ОН пришел в мир, чтобы решать все в масштабах глобальных, каждая мысль его, каждое слово — судьбоносны. И вдруг — печка, дрова, баня... А почему бы и нет? — упрямлюсь я. Кто топил, готовил, стирал на него? Не назначало же царское пра­ вительство ссыльным революционерам платных денщиков? По логике вещей ОН должен был, живя в Курейке, зарабатывать на пропитание, работать, к примеру, в рыбачьей артели. И мог однаж­ ды утонуть. Или, простудившись, заболеть и умереть безвестным. И без него история России пошла бы другим путем. Совсем иной могла оказаться история всего человечества середины двадцатого столетия. Но Сталин в Курейке не утонул и не умер. В шестнадцатом году он был этапом отправлен из Курейки на «материк», и двадцать лет спустя после славного Октября поплыли мимо Курейки баржи с зэка­ ми, бывшими его гражданами, волей его лишенные всех прав и послан­ ные сюда, на Север, работать за пайку хлеба, строить Игарку, Дудин­ ку, Норильск, Диксон... Проплывая мимо Курейки, они могли видеть ЕГО. Он в мраморе стоял на бетонном пьедестале и провожал их в бессмертие. Они безы­ мянными, никем не оплаканными должны были уйти, исполнив его во­ лю, но остались города, порты, комбинаты, железные дороги — слав­ ные памятники эпохи, ЕГО ЭПОХИ! Вечным памятником его эпохи стала «мертвая дорога» — Сале­ хард — Норильск, уложенная трупами ее строителей и заброшенная по случаю смерти самого «прораба». Когда я ходил рулевым на «Ленинграде», ОН еще стоял. Свобод­ ная от вахты команда, проходя Курейку, высыпала на палубу. Долго и молча мы провожали его глазами. Туманы стлались к его ногам, птицы не смели летать выше его головы. ...Я жил в Москве, когда по столице прошел слух, что будут выно­ сить ЕГО труп из Мавзолея. Толпы людей собрались на Красной пло­ щади, потому что это касалось всех. Но ЕГО вынесли ночью, тайно, как-то очень уж по-средневековому. А здесь, в Курейке? Здесь, в Курейке, было так: «Надели ему на шею стальной трос, дернули двумя тракторами. Рухнувшего с берега на лед долго волокли с петлей на шее. Вытащив на середину Енисея, бросили...» О чудовищном этом святотатстве со слезами на глазах рассказы­ вал мне поэт Казимир Лисовский. Казимир Леонидович в то время только что закончил поэму, которая называлась «Солнце над Курей- кой», и горько оплакивал своего героя. Лисовский был хороший человек и поэт неплохой, Сталину посвятил не одну книгу своих стихов и был уверен, что величие его кумира незыблемо. Без него человечество, из