Сибирские огни, 1989, № 9

А потом был Сталинск, где мы жили с матерью на улице Социали­ стической. Каждые десять дней она ходила отмечаться в комендатуру, возвращалась в слезах: долгие многочасовые очереди в любую погоду приходилось стоять на улице — и вдруг приказ: семьи спецпереселен- цев с улицы Социалистической переселить на Дозовскую, то есть на другой берег маленького грязного озерка, которое мы, ребятишки на­ зывали Вонючкой. Почему нам велели переехать с одного берега озерка на другой, никто не объяснял. Ходили слухи, будто из-за названия улицы: быв­ шие кулаки и вдруг живут на улице Социалистической! Срок переселения — 48 часов. И «вольные» граждане, пользуясь случаем, выменивали у нас, дважды переселенцев, на толевые засыпу- хи вполне приличные «кулацкие» дома. Так по воле местных вождей состоялось второе наше раскулачива­ ние, уже по местным высокоидейным мотивам. Мы, дети, хотя и не отмечались в комендатуре, хотя и учились в школах вместе с «вольными», но ни в пионеры, ни в комсомол нас не приглашали. И самое удивительное, что «вольные» сверстники наши считали, что так и надо. Что жить среди «вольных» нам нельзя — лишь в наших утопающих в грязи окраинных резервациях. Мы сидели за одними партами, но «дружить», даже танцевать с нами «вольные» де­ вушки брезговали. Научили их этому наши учителя, наши газеты, кни­ ги, научили, несмотря на то, что ходила царственно милостивая фраза верховного: сын за отца не ответчик. Укус памяти. Я познакомился с девочкой из параллельного клас­ са, ее мама поила меня чаем, мы читали вслух «Тома Сойера»: мама, папа, девочка и я. Но кто-то из моих одноклассниц сказал девочке, кто я есть, и она, такая беленькая, нежная, била меня по щекам и, плача, повторяла: «Почему ты скрыл? Почему? Почему?» Будто я обесчестил ее на всю оставшуюся жизнь. Я мечтал стать адвокатом, поэтому поехал в Свердловск поступать в университет. Экзамен сдал без единой четверки, но за день до полу­ чения студенческого билета меня пригласил в кабинет маленький лы­ сый человечек и сказал, чтобы я в двадцать четыре часа покинул черту города и области. Город Свердловск, пояснил мне лысый человечек,— режимный, и таким, как я, проживать тут не разрешено. На все требовалось разрешение: уволиться, прописаться, не имев­ шему паспорта колхознику съездить в город, женщине сделать аборт, партийцу развестись, комсомолке полюбить... Молиться, креститься, отпеть усопшего — нельзя, за всякое нарушение — скорая и немину­ чая кара, совершаемая над тобой руками товарищей твоих по комсомо­ лу, по профсоюзу, по партийной ячейке. А мы ищем истоки теперешней бездуховности, жестокости, циничного безверия, пустоглазого равноду­ шия, презрения ко всему святому! ...В Москве шли процессы, судили бывших вождей, у нас на ДОЗе тоже шли процессы. Сгорел цех бочкотары — и немедленно предстает перед судом группа «диверсантов»: сторож, водовоз, электрик, два сто- ляра-бондаря. Нас, школьников, водили в залы нарсудов, и мы слушали выступ­ ления обвинителей, и их самые жестокие требования встречались бур­ ными аплодисментами зала. Хлопали и мы, дети, получая наглядный урок классовой ненависти. Не услышал молодой рабочий заводской гудок, проспал — тюрь­ ма, токарь запорол деталь — диверсия — тюрьма, случилось короткое замыкание в цехе бочкотары — тюрьма всем, кто оказался рядом,— в устрашение всему народу, городу. Не нюхавшие сталинизма современ­ ные леваки, видимо, все это и называют «порядком»: «При нем был порядок!» Курейка... Завтра Курейка? Или послезавтра? Я весь перепол'нен прошлым, под грохот дизелей дни и ночи перемешались. 60