Сибирские огни, 1989, № 9

ну, прождавшую его тридцать лет. Приезжали двое сыновей, они при­ возили своих детей, и капитан Ким познакомился с внуками. Он ли, капитан Ким, стоял вечером на перекрестке? Тридцать лет назад ему было пятьдесят, сейчас, следовательно, восемьдесят. И все в той форме, которую подарили ему молодые коллеги, морские капи­ таны. Помнится, ни о ком плохого слова Ким не сказал. Ни слова осуж^ дения ни в чей адрес. «Вольным,— вспоминаю я,— тут на весь край был только директор комбината. Остальные — зэки. Все работали за пайку». Комбинат, порт Дудинка, железная дорога, медно-никелевый руд­ ник, Норильск,— я бывал в Норильске,— очень красивый город — все построено за пайку — восемьсот граммов хлеба,— копеек пятнадцать по теперешним ценам да баланды на четвертак, меньше полтинника за десяти-двенадцатичасовой рабочий день,— «отдай и не греши, гражда­ нин начальник!» Меня что-то морозит после Дудинки, не помогает и душ горячий. Занавесив окно каюты, я закутываюсь двумя одеялами, сжимаюсь в комок, чтобы унять дрожь. Со мной это бывает: вдруг накатит безот­ четный страх, даже на людях, на улице начинает казаться, кто-то идет сзади след в след, дышит в затылок. Я вроде бы забываюсь, но кто-то, грубо толкнув, начинает трясти меня за плечо, орет в самое ухо: «Под-дыём!» Это Володька-москвич, мой сонарник, будит меня. «Подъем!» — орут во всех углах камеры. С нар летят валенки, портянки, чахоточный Севка-одессит заходится у печки свистящим кашлем. «Выходи!» — голос дневального в коридоре, я кидаюсь к двери, но она почему-то заперта уже, и я в страхе кричу хрипло, истошно-отчаянно... От своего крика я и просыпаюсь. Ни нар, ни дневального. Какое счастье! Всего лишь приснилось! Я слышу, заработали под полом дизе­ ля «Ивана Назарова»,— значит, нас разгрузили, мы отваливаем, про­ щай, Дудинка! Я часто вижу сны из моей парной жизни. С разными вариациями повторяется и мой сегодняшний сон — подъем утренний — самый страшный миг в жизни зэка-лагерника, и всегда приснится кто-то из тогдашних сострадальцев моих по нарам — Володька-москвич со свет­ лой макушкой на лбу, Онисим-баптист, Севка-одессит. Странно, что эти сны — слепки с той жизни моей, которой почти полстолетия,— так и не заслонились ни войной, ни десятилетиями мирными. И еще одна загадка: нарные сны свои я вижу чаще всего, когда мне бывает хорошо. Не предупреждение ли это: живи, но помни?! Поплескав в лицо холодной водой, я выхожу на корму. Капитан, голый по пояс, свежий, легкий, мощный, делает зарядку с гантелями. Он красив, как молодой зверь, мой капитан,— золотые, ничем не з а ­ мутненные тридцать! Наши двигатели работают на полных оборотах, оставляя за кор­ мой два пенных широких буруна. Огни Дудинки мешаются с сизой су- теменью енисейских далей, но чайки все еще летят за нами. Про- волсают... — Завтракали? — спрашивает меня Сергеевич.— Кофе, сгущенка на столе.— Он берется за ручку двери, вдруг оборачивается: — После­ завтра Курейка. Часиков этак в шестнадцать-семнадцать пройдем. В кают-компании пусто, с чашечкой кофе я сажусь за стол с под­ шивками газет. Опять удивляюсь их праздничному облику, деловито­ ершистому духу. На первых страницах — душа радуется! — сплошь наши «милые красавицы России» — аппаратчицы, швеи-мотористки, ткачихи, операторы машинного доения, то есть доярки. Все хорошень­ кие, кокетливо улыбающиеся, модно причесанные. А ТОГДА? О, ТОГДА на первых полосах всех без исключения и з ­ даний царил ОН один, и номер без его портрета был бы кощунством... 58