Сибирские огни, 1989, № 9
Лишь по уходящему назад борту нашей соседки-баржи догады ваюсь, что мы движемся — все ближе стенка причала с кранами, иг рающими на ветру пустыми стропами, и тут, манипулируя рычагами двигателей, Сергеевич делает что-то такое, что теплоход наш, выров нявшись вдоль стенки причала, замирает. Нет, он движется, но как-то совсем уж странно — боком-боком,— всей своей огромной тушей, на валиваясь на стенку причала. — «Портовый»! Подработайте нас! — Это голос Сергеевича по радио. В окно я вижу, как тотчас у малышки-катера мощно вскипает сзади бурун, и нос «Ивана Назарова» пошел, пошел к стенке, ближе, еще ближе! Старпом оглядывается на причал: не задеваем ли корму баржи, покручивает колесико руля,— нет, миновали, легкое касание бортом о стенку. — Боцман, носовой,— командует Сергеевич. Петля за петлей команда кидает на кнехты трос, сушит слабину — все! Громада «Ивана Назарова» под причалом. — Спасибо, «Портовый»! — благодарит наш капитан и^ука-пла- вунца. Тот спячивается, разворачивается и, гуднув нам, мол, не за что, о’кей, резво бежит в тесноту рейда по другим своим делам. — Молодцы! — от души говорю я молодым капитанам.— Очень хорошо, очень красиво пристали. Спасибо! Я пожимаю обоим руки, и, мне кажется, молодые капитаны пони мают меня. Благодарим же мы актера за вдохновение, певца за хоро шую песню, а разве мастерская швартовка не достойна восхищения? Как и хорошая песня. ...Побриться, плащ, шляпа — я спешу в город. Пожалуй, даже пер чатки: рейд и порт за окном каюты заштрихованы косо падающим снежком, верхушки кранов теряются в зыбкой серости. Август, запо лярный бархатный сезон... А я-то думал, будет тепло, солнечно, как было две недели назад, когда Дудинка своим солнцем, нарядной тол пой, красивыми женщинами могла поспорить, черт побери, с самим Рио-де-Жанейро! Не знаю, как там, в бывшей бразильской столице, насчет пляжей и моря,— никогда не был, не видал, наши с кем угод но могут поспорить, ни гречанкам, ни испанкам — никому не уступят. Я иду по уже знакомым улицам и не узнаю их. Город за две неде ли будто состарился внезапно, поскучнел, подурнел. Тощие талины гнутся под снежными зарядами, холодный ветер нещадно треплет блек лые бумажные листья, тускло горят на столбах зажженные фонари. Ни нарядной толпы на бульваре, ни играющих на тротуарах ребяти шек; редкие прохожие торопливо бегут с сумками, авоськами — все, как 'и у нас, на материке. И куда подевались красивые женщины? Они вроде бы все разом постарели, подурнели, на всех одинаковый ватный нейлончик и даже телогреечка — круглогодичная незаменимая унифор ма широт полярных. Самое людное место — почта. Накупив свежих газет, я устраи ваюсь за столиком. Спешить мне некуда, никто меня из теплого не го нит, шурша газетами, я удивляюсь: все те же издатели, те же назва ния’ а газеты не узнать: обновились, помолодели, набрали достоинст^ ва! Теперешнюю газету не отшвырнешь в сторону, пошуршав пустой бумагой, и я думаю, если даже ничего не произойдет, даже если по чьей-то недоброй воле снова потускнеет газетное слово, осолдафонит- ся, все равно теперешняя весна слова уже состоялась, ее не зачерк нешь, не загонишь обратно — поздно. До самого-самого мы еще не до карабкались — боязно, многое все еще не решаемся назвать своими именами, но уже и министра в статью без трепета, и «мэра» — когда такое было на Руси?! «Губернаторы» уже не рявкают на журналистов, какое там! — прокуроры уже не спят безмятежным своим прокурор ским сном! И вот я читаю укоризненную статью о прокуроре и где? В 55
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2