Сибирские огни, 1989, № 9

Сколько же таких «троек» штамповало приговоры по всей стране? Десятки тысяч? А, может быть, сотни? И ведь хватало молодых людей, образованных, энергичных, исполненных чувства свято исполняемого долга... Помимо судей работали прокуроры, следователи, активисты- доносчики, свидетели, охранники-надзиратели, конвоиры-собаководы,— сколько разного люда втянуто было в эту колоссальную адскую мишину, и машина сбоев не делала, перерабатывая судьбы тысяч и тысяч, и считалось, никогда не ошибалась... Кроме закрытых, шли еще и открытые процессы над поджигателя­ ми, вредителями, диверсантами, расхитителями — все это требовалось обеспечить массовым восторгом одобрения, свидетелями, понятыми, слушателями-зрителями, карателями и ликвидаторами — требовались мускулы миллионов активных участников, и эти миллионы нашлись. Это были мы сами. Никто особенно не сгонял нас на митинги, где клеймились осужденные на смерть, никто особенно не заставлял апло­ дировать — сами шли, аплодировали, проявляли бурный восторг. «Мы!» «Сами!» Да что же это со мной? — спохватываюсь я. Только ведь несогласие высказывал с «мы» почтенного академика и не заметил, как принялся аттестовать народ в целом, чохом, как говорится! Инерция... Народ думает... Народ поддерживает... Народ безмолв­ ствует... Но нет, не един он, народ, и думает по-разному. Недаром в войнах гражданских даже одно сословие разламывается, бывает, на две, а то и больше враждебных силы. Даже крестьянство, самый «патриархаль­ ный», «косный», прозябающий в «идиотизме деревенской жизни» класс, — это же Вавилон кромешный! Тут тебе и Хорь, но и люмпен Калиныч, дед Щукарь, но и Яков Лукич! Был мой отец, засевавший до двухсот десятин: земли в Сибири — океан, ворочай, пока пуп не развяжется, и был Игнашка Плюхин, который даже картошки не сажал, весь огород засевал подсолнухами и с утра, выставив ведро семечек под окна своей халупы, до вечера «культурно отдыхал» на завалинке. Они были с отцом лютые враги, победил в классовой борьбе Нгнаш- ка Плюхин, и были враги лютые — горячо нами любимый Макар Нагуль­ нов и Тимошка Рваный, страшный враг с обрезом. Но ведь от имени Тимошки Рваного никто не только романа — слова единого в защиту его не сказал, а ведь и у него была какая-то своя правда, не фашист же он, с которым точку в разговоре ставит пуля из нагана. Тимошки Рваные ушли в землю безмолвно, бессловесно, ушли с клеймом позора и презрения, и позор этот многократно тиражировали потом позднейшие романисты, писавшие о накале классовой борьбы в деревне. В одном романе (теперешняя классика)* «они», скрывшие вражеское происхождение и проникшие в бериевские карательные органы, организуют политические процессы, именно они травят и губят честных советских людей — вот где кроются истоки всех преступлений культа — в скрывших свое прошлое классовых врагах, Тимошках Рваных!.. И шпионы они, и предатели родины, и диверсанты — тоже они! Что же, предвижу вопрос, принадлежа к этому сословию крестьян­ ства, сам не написал правду от имени его? Лежит роман «Странник», начатый в пору первой «оттепели» и, увы, не успевший пробиться к читателю: слишком скоро кончилась она, первая «оттепель», а работать подпольно, сочиняя на продажу и награ­ ды парадные, в духе момента вещи, не могу,— раздвоение такое далеко не всякому по плечу. Небольшую повесть «Родительская суббота» об отце-страдальце все же написал, все же опубликовал, но лучше бы не публиковал! Многократные редактирования на всевозможных уровнях, урезания, обрезания — в набор! в разбор !— уже из текущего номера, обсуждение в обкоме партии — заочно! И только с санкции властей, когда в рукописи нетронутым осталось лишь название, повесть вышла, не принеся радости ни автору, ни читателю. * А. Иванов. «Вечный зов», «Повитель».