Сибирские огни, 1989, № 9

шинского? Бериевские лагеря? Вырубленный генералитет? Три года тюрьмы за горсть колосков? Или что-то другое, о чем скучно говорить, потому что все знают, но лучше промолчать? ...Окраина Новокузнецка, где вместе с другими «спецпереселенца- ми» обитала наша семья, носила громкое название — улица Социалисти­ ческая. Ни магазина, ни школы, ни газетного киоска — скопище кое-как слепленных землянок, полуземлянок, засыпух, будок фанерных, ни улиц, ни переулков, и лишь единому богу ведомо, как в шанхай наш протискивался «черный ворон», но появлялся он на Социалистической регулярно, кого-то увозя. Женщины не плакали, не бежали вслед за «черным вороном»,— нельзя, думали женщины, не похвалят за плач о враге народа, который только что был мужем, отцом, кормильцем. Женщин, впрочем, тоже брали: на всех писала рябая Чулкова, ревнуя своего «Феньку» — Афиногена, кобелишку-любовника, которого она в конце концов тоже посадила. Выходит, ничего этого не было, были лишь «властелинские тенден­ ции», слегка исказившие социализм, навязавшие ему «аскетически хо- '■'Лодный облик». Нет, истины иной и я не скажу, она ускользает, как только начи­ наешь мыслить глобально, мне даже хочется соглашаться со все­ прощающим «мы все виноваты» почтенного академика, присоединиться к апостольски-величавым упрекам знаменитого писателя всему челове­ честву, погрязшему в стереотипах мышления, но ведь кто-то натравил Чулкову на честных людей, кто-то поощрял ее в мерзости клятво- преступничества, губительства ближних! ...Когда прадед Ивана Грозного Великий князь Московский— Ва­ силий Третий — разгромил войско взбунтовавшегося Новгорода, он ра з­ делил пленных новгородцев на две части и, выстроив шеренгу против шеренги, приказал земляк земляку отрезать носы и уши. Отрезали. Иосиф Виссарионович Сталин считал, что с победой социализма в одной стране классовая борьба будет обостряться, и в первый же день начала коллективизации деревня разделилась на две части — бедную и беднейшую — с одной стороны, и зажиточную «кулащсую», поставлен­ ную вне закона,— с другой. Мне было шесть лет, я лежал на полатях, когда в избу ввалилась толпа женщин во главе с Игнашкой Илюхиным, председателем ком­ беда. Женщины были наши, клочковские, верховодили ими из Барнаула присланные две молоденькие учительницы. Они взяли у матери ключ от сундука и стали выбрасывать прямо на пол все там хранившееся. Жен­ щины, были и соседки наши, хватали, кто что успел, и тут же начинали примерять материны юбки. Игнашка Плюхин, руководивший описью имущества, сразу же переобулся в отцовы сапоги, так и ушел в них, скрипя по улице спиртовыми подошвами,— такая в то время мода была — сапоги со скрипом. ...Моим следователем был совсем молодой парнишка в очках, может быть, даже студент-старшекурсник. Под портретом Дзержинского на стене был приколот кнопочкой маленький портретик Сапфо с лирой (увлекался, наверное, как и я, античностью, писал, как и я, эпиталамии в духе божественной Сапфо), Преступление мое состояло в том, что, прочитав книжицу Лиона Фейхтвангера «Москва, 1937» и фразу из нее «При упоминании имени Сталина все находящиеся в зале взрываются бурными аплодисментами», я прокомментировал в своем студенческом дневничке такими дерзкими словами: «Так ведь это же правда!» Всего пять слов, но следователь всякий раз сурово мрачнел, глянув в сторону моего дневника, вздыхал н, по-своему утешая, говорил, что вышки мне, пожалуй, не будет. Дадут, говорил он, что-нибудь помягче. Приговор вышел, и правда, мягким: десять лет и пять поражения: за каждое слово по два года лагеря, плюс год поражения, даже за частицу несчастную два года!