Сибирские огни, 1989, № 9

Дело в том, что я выходец из того несчастного сословия крестьянст­ ва российского, которое мановением воли высочайшего оказалось изноем Б родной стране, в родном селе, в доме родном и с позорным клеймом паразита и мироеда подлежало «ликвидации как класс». Летом двад ­ цать девятого весь мой клан, а с ним немалая часть родных Клочков был согнан с пепелищ родительских, под вооруженной охраной посажен с детищками и стариками на баржи и отправлен вниз по^Оби в Нарым. Ту баржу, где плыли мои родные, чьей-то злой волей высадили на обской песчаный остров, и все они той же зимой на том голом острове нашли покой: мой дед по матери, дядья, мужики здоровенные, но смир­ ные, тетки, все мои двоюродные братья и сестры. Я тогда остался жив по чьему-то недосмотру, потому что мать перед посадкой на баржи убежала, прихватив меня, в бор, а зимой увезла в Кузбасс. Мы поселились в совхозном общем бараке, где все было общее: нары, чашки-ложки, клопы и вши, и однажды во время эпидемии захво ­ рали все дети. Четыре недели я провалялся в беспамятстве и, когда очнулся, оказалось, что все барачные дети умерли, остались в живых лишь мы вдвоем с девчонкой, по имени Парунька, которая ела известку. Уцелевшая часть нашего семейства разбежалась кто куда, затаив­ шись, жила по фальшивым документам, и сначала сердобольные одно­ сельчане донесли на мать, и она получила три года Сахалина, а потом на отца, который, судя по справке о полной реабилитации, имел не один, а несколько пунктов пятьдесят восьмой (работал плотником). В другой справке сообщалось, что он умер от рака печени, но в чем его вина, где похоронен,— ни слова в той справке не было сказано. 1осле ареста матери я остался совершенно один, жил в землянке на окраине Сталинска (теперь Новокузнецка) и, чтобы не помереть с голоду, летом торговал водой, а зимой на трамвайных остановках папи­ росами «Ракета» — «закурить или целую купить?» Однажды, ослабев от истощения, уснул в нетопленой землянке — сил сбегать на железную дорогу наворовать угля не хватило. Я замерз бы, не зайди случайно в землянку соседка, которая нашла меня полуокоченевшим. Отбыв срок, вернулась мать, я снова пошел в школу и, несмотря ни на что, размечтался предерзко: буду адвокатом! Не стал адвокатом потому, что мне, сыну репрессированного, в «режимных» университет­ ских городах жить было не положено, и я поступил в нережимный Тю­ менский пединститут: учитель — тоже мечта высокая. Я был отличником, любимым студентом совсем еще юной женщины, Татьяны Викторовны Вановской, которая читала нам золотой девятнад­ цатый — Пушкин, Лермонтов, Тургенев,— она и донесла на меня. Суд «тройки» определил мне десять лет и пять поражения; но в лагере, не протянув и года, я заболел дизентерией, соседи по нарам уже обснимы- вали меня, готовя за «зону» в братскую могилу, но добрая женщина- врач, сама из зэков, дала мне дефицитное лекарство, и я, бывший по­ койник, встал на ноги. Это было диво — встать из мертвых, но не самое великое. Самое великое диво, случившееся со мной в лагере под Омском, остается для меня и по сю пору тайной. Однажды меня, молодого доходягу, вызвали в КВЧ, что уже было событием, но это лишь было присказкой, а сказка впереди. Капитан, начальник КВЧ, сказал мне, что я освобождаюсь. И оглохшему, онемевшему пояснил, что статья мне заменена и мне вы­ падает великая честь смыть позор своего преступления службой в частях особого назначения... Это был штрафной батальон, но это была свобода, теперь моей жизнью руководила судьба, и она распорядилась так, что я не погиб в первом бою, когда от нашей роты осталось лишь отделение. Кто виноват в этом — не знаю, и позже, когда наш дивизион давили под венгерским городом Дебреценом немецкие «тигры», я знаю: тут я остал­ ся жив лишь ^по халатности немецких танкистов, которые, прозевав, объехали мой окопчик, не раздавив меня вместе с моим пулеметом. ^ Потом, воюя в своем «родном» 4-м Кубанском Казачьем Кавале­ рийском корпусе, мог погибнуть еще раз сто, а то и двести, но не 48