Сибирские огни, 1989, № 9

начинают бить сразу несколько фонтанчиков — старая лодчонка, ветхая. — Нормально,— говорит Виктор в ответ на мое сомнение в надеж­ ности плавсредства. Бухта неширока, оптимистично решаю я, успею доплыть до какого- нибудь берега. И вот мы на сети. Поймав плоский пенопластовый поплавок, Вик­ тор вытягивает его, обнажается тетива с делью-паутинкой, ветер наду­ вает в ячеях упругие пузыри. Держась за тетиву, мы неспешно движем­ ся вдоль поплавков, вдруг упруго ударило в резиновый борт, Виктор выхватывает дель, в руках у него трепещет большая рыбина, еще одна, сразу три... Омуль... Вспомнив давнее — три сезона я работал на байкальском омулевом боте,— начинаю помогать Виктору «выколачивать» сеть — так это называется на Байкале. Слава богу, не забыл, сноровка осталась... — Вчера вы ушли,— прерывает молчание Виктор,— я говорю ка­ питанам: вот пришел человек, натыкал вас, как котят, носом, а вы даже не заметили. Валерка-капитан в драку на меня, а я хохочу... — Что за ахинею ты несешь! — возмущаюсь я. — Никого я не натыкал. Просто разговорить хотелось ребят. Какого черта: мужики — косая сажень в плечах,— а целый вечер анекдоты срамные да сплетни про Высоцкого. — Так уж мы воспитаны,— усмехается Виктор. — На анекдотах. Были анекдоты про Хрущева, потом — про Брежнева, будут, наверное, новые анекдоты. Какое поколение вы, старшие, задумали, такое и по­ лучили. Задумали шестерок — шестерки из нас и вышли. — Черт-те что ты говоришь! — киплю я. — Задумали! Вы что инфу­ зории? Ты тоже шестерка? — А то как же? В паханы не гожусь, а раз не пахан, то шестерка — такой закон. Только лично я от закона немножечко удрал. Сюда вот, в тундру. Почему? Стыдно стало всю жизнь шестеркой ошиваться. За- ховаюсь в тундру на всю зиму и вроде сам себе пахан, сам себе царь. Никто даже косо не глянет — некому. Тут двое нас: я да мишка белый, он тоже свободу любит. За что я ценю медведя — никогда в стаю не вписывается — гордый. Мы с мишей гордые. Я с детства не люблю стаю: чуть чего — в морду. Призвали меня в армию, форму, погоны на плечи. Подходит ко мне ефрейтор, сует сапоги: почисть. Почистил. На другой день утюг несет, кальсоны: погладь бельишко, спешу на свидание. Тем утюгом я погладил наглую рожу. Теперь никакая баба на свидание его уже не приглашает. И что же? Ему ничего, а мне трояк. А за что? Надо было кальсоны гладить? Отстукал я трояк свой, нет, думаю, надо ухо­ дить от такого закона, а то я со своей гордостью из тюряги вылезать не буду. Так вот я добежал до бухты Медуза, на пару с мишкой тут царим. — Первого царя живьем вижу,— шучу я. — А как же семья, ребятишки? — Бываю. Деньги жене, одежонку ребятишкам, по дому кое-что... За кормой лодки громко плеснуло, сорвавшийся с надува сугроб ухнуло в воду, спугнув маленьких чаечек, с крикам закружив'шихся над бухтой. — Говорят, деньги — свобода. Чушь. Тысяч сорок я беру за зиму, а что на них купишь, какую радость? Какую свободу? Накупил хурды- мурды разной для дела: на охотничьих путиках у меня три «Бурана», вездеход, капканов пара тысяч. И тут, на Медузе, все мое — балок, коптильня, моторы, дюралька. Надо — вертолет купил бы, да на кой леший он мне? Знаю двух чуда-ков, они рыбой берут деньги с тундровых озер, неплохие деньги. Набьют пару чулок — полетели п^юпивать в Иркутск. Рестораны, бабы, гужуйся, Калуга, гуляй, Кострома! Спустят все — опять на озера. Это жизнь? От пьянки до пьянки? А рецидив — тут его много на побережье в ссылке долгосрочной, эти от чифиря до чифиря живут, и все мы называемся люди.