Сибирские огни, 1989, № 9
Меня начинает купать, раз за разом окатывая с головы до ног. Скорее бы, что ли!.. Мотор взрыкнул, забурлил, хватая винтом воду. Завелось, слава богу! Плывем, слава богу! Куда?! Застилая небо и море, навстречу дви жется что-то мохнатое, сырое, оно глушит волны, ближе, ближе. Туман... Катит сизо-черный вал, внутри вала клубится, мы ныряем в него. Я уже не вижу на корме Виктора, но показалось, мелькнула на его лице забо та, беспокойство. Засомневался, железный водитель?! Приободрить бы, но разве докричишься сквозь уханье Карского?! Огонек бы хоть мигнул! Напоследок... На фронте я не боялся смерти, там я боялся мины, на которую мож но наступить нечаянно, и тебя разнесет на куски. Мама писала, что молится за меня Богородице, и я верил. Богородица остережет, з а щитит... Мамы давно нет в живых. Крутой вираж, я валюсь на борт, правый вздымается вверх над нами, стеной встает что-то острое, угловатое, я невольно закрываю глаза... Тишина... Лодка на малом газу скользит по сонному зеркалу бирю зовой воды. Пахнет морем, как в Ялте. Слева берег повыше, покруче, под ним, нависнув над водой, многометровый надув снега. Правый бе рег отгорожен от моря скалистым гребнем, у самого уреза воды домики какие-то... Я готов разрыдаться, но даже не спрашиваю, как Виктор нашел в тумане поворот в бухту к этим невзрачным, но бесконечно родным творениям рук человеческих. — Бухта Медуза,— говорит Виктор, выплевывая размокший оку рок. — Хата моя... Я хожу по берегу и, будто снова привыкая, беру в руки все такое знакомое — топор, весло, заглядываю в бочку, полную крупной желтой соли. У Виктора, замечаю, большое хозяйство. Склад соли, целый та бор бочек, довольно сложное сооружение под крышей — коптильня, есть и причал — рыба из лодки перекачивается в ванны на разделочный стол — крохотный рыбный завод. Дощатый тротуар ведет к балку с террасой, с вешалами, посуда на кольях. Я вижу воткнутую в берег чугунную трубу, из нее буль кает родниковая вода, подставляю кружку, каждый глоток обжигает горло. Боже, какая тишина! Не верится, что за каменистой грядой бу шует Карское, что мы только что вырвались из его ревущего ада. Я сижу на большом валуне, покрытом бурым ковром мха ягеля, отдыхаю. До чего все-таки прекрасна жизнь! Если бы все оставшие ся годы доживать здесь, на краю земли, ни единым мгновеньем, ни се кундой жизни не поступился бы! Плоские оцинкованные снизу облака недвижно замерли над уныло бурой печалью тундры, над морем. Я долго вижу, как, медленно истаи вая в сизой дали, в сторону Новой Земли идет морской лесовоз. Янтар но-желтая горка пиленого леса на его борту — единственное, что р а з нообразит пасмурно-однотонное безбрежье моря и тундры. Чернеет каменный островок, на нем маяк, упершийся фонарем-решеткой в самое небо; ухнет, обрушившись, глыба снега, по водам бухты пройдет волна, качнет поплавки сетей Виктора — все так дорого, так прекрасно! Виктор зовет меня обедать, но мне в балок не хочется; там спит Евгений. Сначала я слышал его голос, а сейчас — храп, который разно сится по всему берегу. Зачем, удивляюсь я, Виктор привез меня сюда? Я хочу побродить по тундре, но Виктор останавливает меня: — Лучше не надо. Хозяин посторонних не любит. (Хозяин — бе лый медведь). Давайте сходим на сети, омулька повыколачиваем. Столкнув в воду большую резиновую лодку, Виктор всовывает меня' вместе с сапогами в гидрокостюм. Едва трогаемся, как на дне лодки 44
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2