Сибирские огни, 1989, № 9

лись, мы плыли! Десять, двадцать, сто головокружительных прыжков с горы под гору, с гребня на гребень, но мы плыли, плыли, черт побери! За спиной Виктора мощно ревет мотор, ревет Карское, разбойно насвистывает в моих ушах сиверко, но мы шли, упрямо царапались вперед... Куда? Я сидел на дне дюральки и всем телом ощущал страшные удары о жалкую нашу посудину. Бум-бум-бум! — деревянной кувалдой колотит Карское море в днище лодки, а мне кажется, оно бьет по мне. Хрясь! Бум! Еще удар, еще! Думается, вот он, последний удар, не вы­ дюжив, лодка треснет, расколется на части!.. Но со своим медальным лицом сидел на корме Виктор и даже сосал мокрый остаток сигареты. Море швыряет ему в лицо пригоршни воды, он жмурит разбойничьи глаза, стряхивает с короткого носа повисшую каплю и то вздымается передо мной, то пропадает где-то внизу, в ши­ пящей пене. Евгений тоже на корме, он в шапке с завязанными ушами, на плос­ ком лице напряженная улыбочка. Садясь в лодку, подал мне руку: — Кто старое вспомянет... О, я хорошо знаю эти слова-увертыши, цена им грош ломаный! Сколько пущено их было когда-то в народный обиход! Сын за отца не отвечает, но сына и даже сына сына сажали за вымышленную вину не­ счастного отца! Судили жену, укрывательницу врага народа, будто она должна была сразу после свадьбы бежать куда надо, чтобы донести на собственного мужа! Донес же на отца маленький мальчик, который любил Сталина больше, чем мать, чем отца. Евгений улыбается, всем видом показывая, что все забыто, мир, дружба. Ну, нет, поскребыш отца всех народов, ничего не забыто и не на­ дейся, что увидишь на моем лице растерянность, тень страха. Не полу­ чится, что задумано тобой, иуда! Я даже помахал чайке, которая тре­ пыхнулась над лодкой белой рванью, мгновенно исчезнув за новым ва ­ лом. Беем своим телом я ощущал беспощадную мощь моря, оно било в днище лодки все остервенелей, и лишь тонкий слой дюраля оставался между моей жизнью и моей нежизнью! — Бум! Бум! Бум! Лицо Биктора мокрое, капли срывает порывами ветра, и если что- то оставалось прочного на этом суденышке, то это было оно, лицо Бик­ тора. Бцепившись в борт лодки, я не мог про себя не отметить, как красив этот молодой мужик в своей мокрой, видавшей виды шапчонке, меднолицый, большеглазый, спокойно-мужественный. Бниз, в пропасть, корма вздымается вверх, мотор, хлебнув винтом воздух, взвывает. Самое страшное — налететь на бревно-топляк: лодка мгновенно переворачивается, накрывая пассажиров, а жизни человеку в студеных водах Карского — пять-шесть минут, не больше. Бчера за столом рассказывали: моряки с ледокола подобрали перевернутую вверх дном лодку, а от трех пассажиров нашли лишь одну шапку. — Бум! Бум! Бум! — как кувалдой, колотит по днищу. Чуть оши­ бись Биктор, лодка волчком закрутится, накренится, черпнет... Не скрою, думалось: вот он, мой конец. Говорят, в таких случаях мучит сожаление: как глупо приходится умирать! Было сожаление, но другое: не сделал, не успел сделать ничего настоящего ни для сына, ни для друга-жены, но ведь пожил: была война, была тюрьма, были друзья и враги, что ж, были и радости, а всего не захватишь... — Х-ррр-ррых! Рррых!-—Заглох мотор. Стало тихо, только уханье Карского. Лодчонка наша, как раненая пичуга, трепыхается в греб­ нях волн, то и дело плашмя шлепаясь в бездну. — Румпель полетел,— слышу я голос Биктора. Он бросает к моим ногам что-то черное, длинное. Свесясь за корму, начинает дергать ремень стартера. Берегов нет. Где-то в серой дали мигнет и погаснет маячок. То слева, то справа.„