Сибирские огни, 1989, № 9

«Цвет Енисея», понял я, отдыхает. Кстати, явно в доперестроечной манере: накурено, шум-гам, громкое «толковище»: «Ты там не пройдешь, а я между камушков, круть-верть, у меня же осадочка...» Застолье не обратило на меня никакого внимания, кто-то однако подал рыбки, кто-то налил фужер: «штрафная»... ^ „ „ Едва я успел закусить, как сосед мой, узкоплечий длинный малый, сделав наивно-детские глаза, озадачил меня вопросом. — А где скажите, в писатели записаться? Я стих утром сочинил: «Буря мглою’ небо кроет, вихри снежные крутя, дед Архип на бочке гонит, самокруточку вертя». Раскрыл мое инкогнито Сергеевич, ну, скверный мальчишка! Сидит напротив на председательском месте, делает вид, что все идет «штатно». — Ваш сосед — капитан нефтеналивного, представляет мне Сер­ геевич балагура. — Валерий Федорович. — Валера! — шутник протягивает мне кокетливой лодочкой руку. — Очень рады познакомиться! Все, сидевшие за столом, пояснил Сергеевич, капитаны, но даже на поверхностный мой взгляд — совершенно другой круг капитанства в сравнении с тем, с коим Алексей Андреевич свел меня в Дудинке. Моряки — все же аристократы, языками владеют, придерживаются мор­ ского этикета, не лишенного утонченности. За столом Сергеевича, понял я, собрались речные пахари, капита­ ны-работяги, знакомое мне сословие многомиллионного советского тех­ наря, гуманитарное развитие которого навсегда заканчивается «обра­ зом» Татьяны Лариной и Андрея Болконского, о которых они давно уже позабыли. И лишь двое, сидевшие с Сергеевичем, были не капитаны, это я сразу отметил: парень лет тридцати в ветхом свитерочке и солидный товарищ с обширнейшей лысиной, с брезгливым выражением широкого и плоского лица. Молодой тщательно выбрит, но с год не стрижен: во­ лосы буйно торчали во все стороны, обрамляя медное лицо, мощную шею. Должно быть, именно это — мягкая, легкая звериная сила и при­ ковывала взгляд к молодому мужику: неширокие вроде плечи, но в каждом движении — достоинство, мощь, уверенность. Все, перебивая друг друга, кричали, мельтешили, он говорил тихо, но слышно было его, а не других. Старенький свитерок, но на руках — золотые часы, волосы черные, глаза ясные, светлые, и этот медный цвет лица, что очень неожи­ данно тут, на Севере. — Виктор — охотник,— представил мне своего соседа Сергеевич. Мои пальцы хрустнули в железной, в трещинах ладони, зажали их, как в стальных тисках, и совсем как-то ни к чему рядом с охотником ютился толстячок с лысиной. Я не поверил своим ушам, когда, пред­ ставляя толстяка, Сергеевич сказал, что Евгений — старший брат Виктора, бывший директор рыбозавода, теперь бухгалтер, в свободное время помогает в промысле младшему брату. — Как все же насчет того, чтобы в писатели оформиться? — все приставал ко мне капитан Валера. По-бабьи голосистый, крикливый, неугомонный, он размахивал руками, некстати заливался громким смехом. — Нас и так десять тысяч. И все нахалы,— говорю я.— Зачем нам еще один? Виктор, ударяя ладонями, как булыжниками, зааплодировал. Его тоже, видимо, раздражал неугомонный балагур-затейник, явно из тех, кто, едва выпита первая рюмка, появится в любом русском застолье. — Тогда по морскому обычаю — с вас анекдот. — Нет уж,— заупрямился я. — Не будет анекдота, не Аркадий Райкин. — Засекли: общество наше не уважаете. То ли мы доброго анекдо­ та не стоим? — Стоите, мужики, да не любитель я ни слушать анекдоты, ни, тем более, рассказывать. Стыдное занятие, наподобие онанизма.