Сибирские огни, 1989, № 9

— Вы имеете в виду... какие годы? — Самые мирные, но самые героические. Годы тридцатые — мо­ лодость страны, десятилетие, которому равно лишь великое время Пет­ ра. — Но ведь голодали же! — кричу я в отчаянье. — Деревня выми­ рала, на Украине, в Поволжье легли в землю миллионы. — Голодали, но работали. Созидали! Мечтали! Верили! На гла ­ зах всего мира преобразовывали страну. Сделали это прочно, быстро, как по мановению волшебной палочки — умел вождь зажечь народы! Вы, наверное, еще не работали, не помните то время... В тридцатые годы я еще не работал, но хорошо помню то время. Мать посылала меня в очередь за хлебом. На всю долгую зимнюю ночь! Толпы детворы, старух всю ночь маялись возле дверей хлебных магазинов, отмечаясь за ночь раза по три. Кто ушел, не выдержав, вы­ летай из очереди! Утром взрослые мужики сминали маетную ночную очередь, расшвыривали нас, ребятишек, как котят, и мы ждали, что после них останется. Чаще всего нам ничего не оставалось, и мы ни с чем разбредались по своим землянкам... Славные тридцатые сменились чудом сороковых, которые даже те­ перь вспоминаются, как сладкий сон. Хлеба вволю, мать могла купить маргарина, сахару комкового и рыбьего жиру, на котором жарили кар ­ тошку, а меня мать им же поила от моей «куриной слепоты». — Верите ли вы в перестройку? — глотая горький ком, спрашиваю я. — Что запишем в графе? — Конечно, верю. Сверстники мои, было, захандрили: порушены принципы. А я говорю: друзья, ложная тревога. Не надо паниковать, надо ее приветствовать, перестройку. Приветствовать и поддерживать, потому что она идет на ТОМ фундаменте. А он, ТОТ фундамент, сра­ ботан прочно. На века, не такое выдержит. И пусть все идет своим че­ редом, история не дает осечек. Не даст она осечку и теперь: прочен фундамент. И с перестройкой образуется, хотя, сказать честно, сыра еще она, перестройка. Идея не выношена. Ввязались в драку, а с кем, кого бить — толком не знаем. Иногда палим и по своим — поторопи­ лись молодые руководители. Но понять их можно, заявить о себе спе­ ш а т— дело молодое, а власть большая — штука заманчивая. С демок­ ратией — маневр очень даже грамотный, надо было пар еще и порань­ ше выпустить. Застой тут наглупил, поднапортил, но ничего страшного: вожжи парни крепко держат. А шум, бурление теперешнее — все это пройдет. Прошумит полая вода, унесет муть, грязь, река войдет в свои берега — всегда так было, так будет. Фундамент не подведет: могучи­ ми руками укладывался. — Спасибо,— говорю я.— Большое спасибо. В заключение два слова по последнему пункту анкеты: лучшие годы вашей жизни. — В сущности, я уже ответил, но можете записать: годы тридца­ тые, годы первых пятилеток. Первые великие перестройки — вот где была поэзия, вот где была романтика — во вшивых бараках, в дезин- терии, тифе! Работали до голодных обмороков, но всегда с песней. Даешь канал! Будет канал! Днепрогэс даешь! Будет Днепрогэс! Ели, спали в котловане, но котлован был, раз НАДО. И не чудо ли — всего и богатства имелось — кирка, лопата да НАДО. А сколько сделали! Тридцатые — моя юность, но это были лучшие годы не только моей жизни — всего народа, миллионов. — Вы землекопом работали? — Случалось,— загадочно усмехается мой собеседник.— В трид­ цатые годы, как при Петре Великом: сегодня ты — землекоп, плотник, а завтра — член правительства. На строительстве Кузнецкого металлургического комбината одной из первых знаменитостей считался землекоп Иван Филиппов. Это был человек-легенда, огромного роста, силищи великой. Все свои рекорды он устанавливал на рытье котлованов, выполняя по три, по четыре нор­ мы, а когда шел на всесоюзный рекорд, то и все шесть. Портреты его