Сибирские огни, 1989, № 9

которьнх свежевали тут же два дошколенка, и забой девичью плоть, телячьи туши кровавой застил пеленой... А мы все шли, и два забора, наш нескончаемый конвой, как два магнита разнополых, сжимали нас между собой. Две одинаковые тени дорогу расчиьцали нам и, обвивая нам колени, к земле струились по ногам. Второй забор окрашен не был, а был дырявым, как дуршлаг. Из-за него манили хлебом и — чем — не вымолвить никак. Лукавый доносился шепот на незнакомом языке, и словно дрогнуло в нас что-то, но мы приблизились к реке. Река неведомо откуда текла неведомо куда, и мелкой судорогой зуда змеилась мутная вода. На берегу сухую зелень поблекших трав жевал верблюд, горбом единственным нацелен в слепой космический уют. К реке, петляя рядом с нами крыш черепичною волной, скользил кирпичными домами поселок с улицей одной. Вдоль улицы стоял народ, а поперек гуляли кошки. Мы призадумались немножко, но снова двинулись вперед. Хрестоматийный мальчуган бежал за нами полквартала и на бегу из «Капитала» кричал чего-то по слогам. Нам выносила ключевой одна слезливая старуха и пела, всхлипывая глухо: «И мой, покойничек, и мой...» Стемнело. Мы спустились вниз. Тянуло сыростью и тленьем. Подняв над речкой зонтик брызг, вода впустила наши тени. И звезды падали красиво на вовремя раскрытый зонт. И весь заросший шерстью сивой дремал над миром горизонт. Казенный пес грызет казенный хрящ. Он сыт, в тепле — и, значит, нет вопросов. Рожденный Кабысдохом стал Барбосом — казенный пес грызет казенный хрящ. Он лучше всех, и лучше всех живет — ему об этом рассказал Хозяин: лишь избранным сегодня вырезают мозги и ставят датчики в живот. Казенный пес грызет казенный хрящ — он сыт, в тепле, и, значит, нег вопросов... Подопытным подобранным барбосом двадцатый век грызет казенный хрящ. Двадцатый век грызет казенный хрящ. Константин АФАНАСЬЕВ БАЛЛАДА О ПЛАКАТЕ На плакате в военкомате Рослый парень в длинной шинели, В островерхом зеленом шлеме, С ярко-красной крупной звездой. Он румяный, усатый, бравый. Подпоясан ремнем широким, И тяжелая шашка в ножнах Бьет по юфтевым сапогам. На плакате в военкомате Рядом с этим, в длинной шинели. Парень в каске — глаза навыкат. Плащ-палатка, грудь колесом. Ордена на груди сверкают, И висит ППШ на шее, И на новенькой гимнастерке Комсомольский значок горит. На плакате в военкомате Третьим слева лихой десантник. Голубые погоны-крылья. Голубее погон берет. АКМ на груди широкой. На цевье и прикладе руки, И на куртке х/б защитной Знак отличника ВДВ. И стоят у плаката трое: Длинноногий худой мальчи:::ха. Бритый наголо после тифа, В кожушке, потерявшем цвет, В неуклюжих грязных ботинках С околевшего интервента. С трехлинейной винтовкой ветхой И краюхой хлеба в руке. Чуть поодаль угрюмый дядька. Весь в засохшей болотной жиже, С намозоленными руками И лопатой наперевес. На фуфайке его нашивки За контузию и раненье, А в кармане, вышитый гладью. Третьи сутки пустой кисет. И еще, навалясь на стену (На протезах стоять несладко). Чисто выбритый, краснощекий Парень в форме десантных войск. На груди медаль «За отвагу». Позади больничная койка. Впереди инвалида льготы И протезов новеньких скрип. У плаката в военкомате Эти трое молчат устало. Морщат лбы, пытаются вспомнить Тех, с кого срисован плакат.