Сибирские огни, 1989, № 9

Врьььввется в Степь золотой каган — Осень. Я — Осень, и я созываю к кострам. Чьим голосом, Осень, пугают нас годы! Кадили мы эрпикам — боги молчат. Каган достает чаьну древней свободы и щурится вдаль через жертвенный чад. Притихните, птицы. Прислуьнайтесь, черви. О кони в дурмане желтеющих лент!.. Потянет дымами минувших кочевий, и слово прольют свое лики легенд, как канул, кто страны распарывал. Парус и киль его ил серой крысой изгрыз... Тревожит костры оживающий камус, и шепчется в чашах раскосый кумыс, и в хилых кибитках скрипят перевязи. и вязнет в степи русых птиц перелет... Есть почесть — напиться из черепа Князя. И Азия — пьет. НАСТАВНИКИ СВЯТОСЛАВА Асмус и Свенельд — свейские волки. Колкими копьями вскормлен щенок. В скалах Исландии, в осыпях Волги Ольгиных воинов росчерки ног. Асмус и Свенельд — светлые вежи. Режет железом, упорствует Бор. Азии вязи заплел печенежин, трупным прибоем притуплен топор. Асмус и Свенельд сведущи в чарах — червлены чары, сто рун на мече. Дымка Днепра горделиво качала струги Почайны в ромейской парче. Свет Святославе! путь весел свободен!., Черпая черепом пену в пиру, оком единым придирчивый Один пересылает в усы Перуну. Андрей ЮФА ...ШУКШИН, ВЫСОЦКИЙ, ИВАНОВ, ПЕТРОВ, ТАРКОВСКИЙ, СИДОРОВ... Они уходят друг за другом, понарошку, как будто не они уходят, а кто не уходит — подставляет ножку, чтоб падали с разбега в небеса. Самым могучим будет язык, в котором глагол «убивать» архаизмом станет, но дети... Мальчик вихрастый, склонившись над «Илиадой», из любопытства однажды убьет муравья. Мы долго, улыбаясь, шли на фоне красного забора. Какой-то пьяный или хворый вслед матерился и тошнил. Забор, как мы потом узнали, был удивительный забор! Его кроили, словно знамя, его творили, как прибор. Он беспрерывно продолжался, и бесконечный транспарант, почти неразличим на красном, был на груди его распят. В заборе не было щелей. Парадный выход был, однако. И несколько очередей тянулись к выходу, и брякал тяжелой цепью тощий пес, недавно принятый на должность. Он был суров и насторожен. Ему протягивали кость с большим куском парного мяса и уверяли — кость ничья — но он рычал, и огрызался, и удивлялся, что рычал... А мы все шли. Навстречу рос еще один забор, и вскоре мы оказались в коридоре. Здесь нам увидеть довелось Его. Он мял во рту былинку. Босой, смотрел, набычив взгляд, как девушка сверкавшей финкой косила жертвенных телят,