Сибирские огни, 1989, № 9

Ясно слышу свист: «Ах, ты консерватор! Новшеств не желаешь. Ату его!» Желаю. Всей душой. Как всей душой и не желаю бывать когда-либо в будущем в таких деревнях и в таких домах, как дом Григория Иваныча. Не желаю, чтобы кто- нибудь из следующих поколений, уже в ре­ зультате новых экспериментов, вот так же доживал свой век. Сегодня, произнося здравицы перестройке и хлопая ей в ладоши, мы хитровато при­ крываем глаза или косим их в сторону, не желая замечать тех противоречий, какие она несет. Не замечаем хапуг, ринувшихся в кооперативное движение с единственной мыслью «эх, гр-р-а-бану!», бросая тем са­ мым тень и на доброе дело, и на людей, ко­ торые пришли в это движение, искренне желая помочь общему делу. Не замечаем демагогов, сделавших профессию из одного голого крика. Много чего не замечаем. «Вдруг это будет на руку противникам пе­ рестройки?» А уж если что и накатит пря­ мо в глаза — не отвернуться, то киваем на застой: все оттуда. Семь десятилетий кива­ ли на пережитки капитализма. Сколько бу­ дем кивать на застой? Мне кажется, что иногда мы уподобляемся Мишке Кошевому из «Тихого Дона», который ясно растолко­ вал старикам, что соль и мазут буржуи вы­ везли за границу. Помните? «Кое-что он ви­ дел сам во время войны, кое о чем слышал, остальное же вдохновенно придумал с единственной целью — отвести недовольст­ во от родной Советской власти. Чтобы огра­ дить эту власть от упреков, он безобидно врал, ловчился, а про себя думал: «Не дю­ же большая беда будет, ежели я на своло­ чей и наговорю немножко. Все одно они сволочи, и им от этого не убудет, а нам явится польза...» Что из этого вранья, казалось бы, смеш­ ного и безобидного, получилось после, мы знаем. Так что пора, пора учиться на сво­ их ошибках, чтобы не набивать новые шиш­ ки на одних и тех же лба.х. Избежать их мы сможем при одном лишь условии: любой эксперимент, в каком бы высоком кабинете он ни родился, лишь тогда проводится в жизнь, когда получено на него народное «добро». __ Весь народ худа себе не пожелает. — Засиделись мы с тобой, спать, однако, пора.— Григорий Иваныч прибирает со стола, закрывает заслонку в печке и мол­ чит, выдохшись после нашего долгого раз­ говора. Останавливается посреди избы, долго смотрит в темное окно, выглядывая там что-то ему одному известное, и столько чувствуется в старике достоинства и внут­ ренней силы, что я невольно думаю: святые на Руси еще не перевелись. Оплакиваем и реабилитируем наркомов и поэтов, врачей и ученых. Так и должно быть. Не будем судить и рядить: чья судь­ ба оказалась тяжелее — наркома или кре­ стьянина, хотя есть здесь над чем пораз­ мыслить... Не будем. Другое горько. До Григория Иваныча и до миллионов подоб­ ных ему даже в таком святом деле, как восстановление справедливости, все не до­ ходят руки. Отменены приговоры прошлых процессов, отменены постановления, про­ диктованные злобой и неправдой, и лишь про высылку в необжитые районы с кон­ фискацией имущества и с поражением в правах нет официального документа. Значит, перед народом покаяться тяжелее, чем перед отдельными группами? Или прав писатель Николай Самохин, с горечью ска­ завший: «Они из тех, о ком не плачут. Они — не дети... а народ.»? Не маячит пока от­ вета. И горько вдвойне. Перед сном я вышел на улицу. Ветер стих. В сизых и рваных облаках легкой ло­ дочкой ныряла половина луны. Медленно, редко кружился первый в этом году снег и стояла над Деревней такая оглушительная тишина, что я слышал, как на волосы мне ложатся снежинки. Повинуясь неясному зову, спустился с крыльца и, чутко сторо­ жа каждый свой шаг, пошел по пустой и неживой улице. Разрушенные избы, при­ севшие в потемках еще ниже, хранили мол­ чание. Пустота. Но не отпускало чувство, что я не один в деревне, и даже не вдвоем с Григорием Иванычем. Кроме нас здесь есть кто-то еще. И вспомнилось одно народ­ ное поверье, и показалось оно в эти минуты самым что ни на есть правдивым. Поверье гласит: по ночам возвращаются в брошен­ ные деревни когда-то жившие и умершие здесь люди. Тогда хлопают калитки и став­ ни, скрипят двери и начинают петь петухи. Вслушиваюсь в звенящую тишину и мне блазнятся эти звуки, чудится, что ходит кто-то, мелькает прозрачной тенью в окон­ ных проемах темной избы. Кто? Может, тятя Григория Иваныча вернулся из таеж­ ного Нарыма попроведать родную Деревню, может, братья его, неизвестно где и за что сгинувшие, может, тихий ангел Танюшка поднялась с обского дна, может, мать ее и сестренки, может, из-под Берлина, из-под Москвы наведались сюда, встав из братских могил, солдаты Великой войны, может, пришли с заброшенного и глухого кладби­ ща все усопшие, чтобы погоревать, глядя на поруху? Кто? Не знаю. Только мнится мне, что все, все, кто появился на свет в этой Деревне, вернулись в нее, чтобы сказать: не забывайте нас, живые, знайте, что без памяти о нас, без груза бед наших и стра­ даний, слез и крови, вы собьетесь на обочи- , ну, а новую идею, какой бы лучезарной она ни была, провозгласите выше человека. Не сделайте этого. Утром Григорий Иваныч собрался меня проводить. Вышли мы на крыльцо и ахну­ ли — над землей стеной стоял снегопад. Бе­ лый и чистый, как и всякая новая жизнь. — А мне седни озеро опять снилось,— го­ ворит Григорий Иваныч.— Волна шумиг, нака-а-тывает... Мне совестно смотреть на него, мне ка­ жется, что я непоправимо виноват перед ним. Так в чем же она, моя вина? Не знаю. Не я срывал крестьян с места, не я выво­ зил их в дикий Нарым, не я объявлял де­ ревни неперспективными, не я... Но разве легче от этого? Мне хочется встать на колени, на первый, еще ничем не замаранный снег, и тихо ска­ зать: — Прости... Простите... 6 Сибирские огни № 9