Сибирские огни, 1989, № 9

Две коровы у нас было, две лошади. Раз­ жились потихоньку. Именно это «разжились» не понравилось тем, для кого их сограждане были прежде всего «массами, средством, орудием» для осушествления мировой революции. Малень­ кий Гриня ездил вместе с тятей продавать хлеб на базаре ьч, радостный, возврашался с гостинцами для сестренок, а в это время один из сибирских делегатов, Я. Шумяцкий, выступая на XI съезде РКП(б), оспаривая лозунг «Учитесь торговать!», говорил: «Ну, хорошо, мы многих товарищей пустим тор­ говать, они научатся этому делу прекрасно, ну, а когда, знаете ли, забьет набат, кото­ рого мы ждем с большим нетерпением, су­ меют ли они тогда взяться за что-нибудь другое? Я позволю себе в этом усомниться». Пройдет немного времени и сомнение это перерастет в уверенность, а уверенность — в силу жестокого приказа. Будут отодвинуты все экономические законы, их заменит про­ стое, как голое колено, требование: давай, а иначе... — Лет восемь мне уже было, я хорошо помню. Приходит к нам председатель сель­ совета и ну на тятю орать, что он отвез хлеб и продал на базаре. А тятя на нас, на ребятишек, пальцем тычет, ты их, говорит, обувать-кормить будешь? Твое галифе на них надеть, какое ты на стуле прошоркал? За словом в карман не лазил, через это и пострадал. Председатель кровью налился, я, помню, напужался — да в рев и на печку. А он, председатель-то, наган вытащил, на­ ставил на тятю, арестовываю, говорит, тебя. И увел. В сельсовете, сборня бывшая, там холодная была. Мужиков туда понапихали под самую завязку. Вечером мать узелок мне сует, беги, говорит, передай тяте. Я по­ бежал. Там уж милиционеры дежурят. Не пустили. А зима как раз была, морозяка, трясся я, трясся, окоченел и домой ни с чем подался. Мужиков в уезд увезли, хлеб у нас тем временем выгребли, ну а их там ко­ го постращали, кого посадили. Тятю вы­ пустили, партизанство, сказывал, выручило. Вернулся домой худой, завшивел, сял вот так на лавку и заревел. Ни разу не видел, чтобы он плакал, а тут, видно, прорвало. И перед кем мы, мать, говорит, провинились так, что спокойного житья не дают нам... Случай этот, рассказанный Григорием Иванычем, по всем приметам совпадает с зимой 1928 года, когда в январе выехал в Сибирь «для ликвидации прорыва в хлебо­ заготовках» товарищ Сталин. Он потребо­ вал применения чрезвычайных мер. «Давай, а иначе...» заработало на полную мощность. Открытые судебные процессы, массовое применение 107-й статьи, согласно которой виновные в спекуляции хлебом (а к спе­ куляции приравнивалась любая продажа) привлекались к судебной ответственности, товары их конфисковывались в пользу госу­ дарства. А еще: сотенные армии уполномо­ ченных, особые тройки, и, как самый глав­ ный аргумент и двигатель всех экономиче­ ских законов, — наган. Дело было сделано. План хлебозаготовок выполнили. Но уже весной этого же года начинается новая «кампания». Сибкрайком партии, выполняя волю Москвы, шлет на места новые дирек­ тивы: «усилить нажим», «продолжить при­ менение 107-й статьи». В тот год тятя Григория Иваныча засеял только половину своей пашни — не было семян. Семья перешла на полуголодный паек. — А вскорости нас и раскулачили.— Гри­ горий Иваныч сминает пустую пачку «Астры», и я вижу, как дрожат его руки. За окном совсем стихло, и слышным стало хриплое, стариковское дыхание, будто дол­ го-долго гнали человека, а он махнул на все рукой и остановился, чтобы хоть чуть- чуть передохнуть.— Да как, обыкновенно. Припомнили тяте братьев и в список его. А на следующий день председатель сельсовета пришел, вытряхивайтесь, говорит, дом и хо­ зяйство мы реквизируем. Собрали нас сорок две семьи таких, посадили на подводы и повезли. После на баржи загнали и по Оби потащили. Мать сильно уж убивалась. Когда от деревни отъезжали, она на телеге встала и смотрит, смотрит. Деревни уже не видать, а она все смотрит. Тятя, тот мол­ чал. Закаменел ровно. Ни слова, ни пол­ слова. Да, позабыл, у нас к тому времени еще одна девка народилась, Танюшка, грудная была. Танюшка первой и померла, на барже. У матери молоко пропало, и сги­ нула девка. Баржу не останавливают, плы­ вем и плывем. Тятя досок каких-то нашел, сколотил гробик, железяку к нему привя­ зал, так вот Танюшку мы в Оби и схорони­ ли. Приплыли в Нарым, высадили нас, а там миру на берегу, миру... Тятя шалашик собрал, живем, ждем, как про нас решат, пока ждали, еще одна сестренка померла, средненькая, Наташа. Мать заболела, ка­ шель с ей приключился, по целым ночам бухикала, бедная, ровно ее наизнанку вы­ ворачивало. Тут приходит военный из ко­ мендатуры, отбирает часть народу, не знаю, сколько уж нас там было, и ведет на посе­ ление. Пришли в урман — живого запаху нету, а у нас, на сотни-то людей, три топо­ ра и две пилы. Мать куриной слепотой за­ болела, ей там все мучились, тятя ногу подвернул, работать не может, хлеба не дают. Пришлось мне в упряжку залезать. Кое-как нору вырыли, а тут зима... Эх, па­ рень, все не расскажешь. Хлебнули горько­ го, до отрыжки. К весне мы с тятей только и выжили. А летом я и его похоронил — на лесозаготовках под сосну попал. Один ос­ тался, как уцелел, как выжил — до сих пор ума не приложу. На фронт нас, спецпере- селенцев, сначала не брали, ну а в сорок втором, когда приперло,— пошли, за милую душу. На полную выкладку воевал, три ме­ дали заслужил, раненый тоже три раза, вот до сих пор блямба на бороде осталась. Пос­ ле войны сюда, домой. Тетка еще жива была, у ней и устроился. В тот же год и женился. Марья у меня певунья была, как врежет частушку — звон стоит. Веришь — нет, коленки подсекались, как услышу. Хорошо мы с ей прожили, грех жаловаться. Двух сыновей на ноги поставили, Марья загадывала пятерых нарожать, а вот не случилось. Надорвалась на ферме и по женскому делу... угробилась на работе — так вот сказать. Парни у нас по •офицер­ ской линии пошли. Живут, правда, далеко. Вот и к матери на похороны опоздали. Чуть, было, не увезли, насилу от них от­ бился. Я уж отсюда никуда не тронусь — законное право имею. Понимаю, какой смысл вкладывает он в законное право, это значит — умереть на родной земле. Этого права, слава богу, ни­ кто у него отобрать не сможет.