Сибирские огни, 1989, № 9

ужто настоящий хозяин у нас не объявит­ ся? Как мыслишь? Не отвечаю. Трудно отвечать на такие вопросы. Лучше промолчать. — Оно, конешно,— словно рассуждая с самим собой, продолжил Григорий Ива­ ныч.— Дурь стариковская. До аппаратов ли, когда вон кладбище бросили. Деревня, после того как в «верхах» реши­ ли, что она неперспективна, и закрыли магазин, медпункт и школу, разъехалась не сразу. Крепкий костяк с места не двигался. Жили, надеясь на лучшее, не поддаваясь на зажигательные речи приезжих агитаторов из района. На два с лишним года растяну­ лась неравная борьба. Между тем в окрест­ ностях Деревни, на болотах и озерках, за­ рокотала мощная техника. Начались рабо­ ты по мелиорации. Большущее озеро возле Деревни, которое испокон веку поило и кормило рыбой, не осушали. Оно исчезло само. За одно лето ушла вода, и ожирев­ шее, горластое воронье, отъевшееся на ры­ бе, орало так победно и громко, что даже деревенские собаки растерянно умолкали. Ничего толкового на мелиорированных землях не выросло. Одни лишь кочки, ямы да хилый бурьян украшали «окультурен­ ные» массивы. Скоро начались пыльные бу­ ри, и Деревня, оказавшаяся в голом прост­ ранстве— на несколько километров ни еди­ ного кустика, стала доступной всем семи ветрам. В это же время районные власти от­ резали, как говорит Григорий Иваныч, свет. В домах появились старые лампы, но и они выручали не всегда, потому как купить ке­ росин стоило великих трудов. Дрогнули са­ мые стойкие жители Деревни и стали увя­ зывать пожитки. Григорий Иваныч и его жена остались одни. Два года назад он схоронил жену. Дело случилось по весне, в распутицу, и гроб до кладбища он вез на ручной тележке, по непролазной грязи, и привез его только к вечеру. — На закате хоронил. Солнышко сади­ лось, розово кругом, ласково... Марье моей поглянулось бы... Он закашлял, отпил крепкого чая и за­ смолил едучую «Астру», словно специально придуманную для того, чтобы перешибать любую горечь. «Ну и что? Дальше — что? —Неожидан­ но заговорил, завибрировал во мне недо­ вольный голос, сея сомнение, с которым я никак не могу справиться.— Зачем ты сюда приперся? Болячки ковырять? Тебя звали, просили? Ну, погибла Деревня, погибла. Случилось так. Исторически, Что, что те­ перь? Будем бродить по развалам и лить в три ручья слезы? В стране вон какие пере­ мены, а ты лазишь по гнилью, по этому вчерашнему дню!» Знакомый голос, ох, ка­ кой знакомый. И я уже не понимаю — где мое собственное сомнение, а где — беспо­ щадная уверенность молодого студента, ко­ торый «врезал» мне правду-матку на одной из читательских встреч, где я говорил, как это понимаю, о тяжком пути нашего крестьянина. Мои слова рассердили студен­ та, и он, энергично вскочив со стула, не менее энергично высказал свое мнение; — Вы упорно не желаете смотреть в бу­ дущее, цепляетесь за рухлядь. Ну, сколько можно талдычить, переводя бумагу и время, об этих стариках и старухах. Писатели се­ годня, если они хотят идти в ногу со време­ нем, должны думать над молодежными проблемами, ведь за нами, за молодыми, будущее, а не за старухами. Только мы, нынешние молодые, отрубив от себя ваш застой, сталинизм и репрессии, смо­ жем создать действительно правовое госу­ дарство. И тот, кто не решает молодежных проблем, кто не создает молодежного ис­ кусства, тот — это вытекает из логики — не думает о будущем государства. Примерно так говорил напористый па­ рень. И я от этой напористости, честно го­ воря, подрастерялся. Что же получается? Снова — «отряхнем его прах с наших ног?» Чтобы следующее поколение отряхивало уже наш прах? Эх, как соблазнительно — рубануть шашкой, отсечь все нехорошее и крикнуть: «А я-то чистый!» И почему это репрессии — ваши? Я хоть и постарше сту­ дента, но родился, когда Сталина и в живых не было. Нет, парень, говорю уже самому себе, все должно быть нашим, твоим лич­ но — и победы, и позор. Наверное, надо бы­ ло порассуждать со студентом, попытаться убедить его, что было уже «отряхивание» и оно невесело кончилось. Но я не нашел ни­ чего лучшего, кроме совета побывать в бро­ шенной деревне — тоже, явился полемист и советчик! Парень хохотнул и сел на свое ме­ сто. «Сейчас он не поедет,— подумал я тог­ да.— И может случиться так, что вообще никогда не поедет. Ему э т о не нужно». И вот, в жарко натопленной избе Григо­ рия Иваныча, расспрашивая его о жизни и внимательно слушая, ловлю себя на том, что мои сомнения уходят, я забываю о них. Другое властно берет меня за душу и тянет по тяжкой, ухабистой дороге. Пройти ее мы должны. Все. Не теряю надежды, что необ­ ходимость пройти ее почувствует, пусть не сейчас, пусть когда-нибудь, тот самый сту­ дент. Иначе — страшно. За него. За нас. Иначе — как ,жить, если отряхнем, и не ог­ лянемся даже, миллионы судеб? Григорий Иваныч смолит без перерыва свою «Астру», тяжело поднимается со сту­ ла и медленно ходит по комнате. Под тяже­ лыми шагами скрипят половицы. Наблюдаю за ним и все не могу наудивляться спокой­ ному достоинству и неумению кричать. Если еще точнее —душевной опрятности. За окнами затихает падера, и хозяин, вне­ запно остановившись, вдруг говорит: — Снег должен выпасть. Хорошо бы. Когда под снегом, мне как-то легче. Я понимаю. Когда Деревня под снегом, в глаза не так сильно бросается разор и на нее легче смотреть. Но жить в ней, хоть со снегом, хоть без него — навряд ли... Раз в месяц пробивается к Григорию Ива­ нычу племянник, который работает на рай- повской автолавке, привозит курево, чай, лапшу, хлеб... Если на дворе распутица или метель, и племянник не может пробиться по бездорожью, Григорий Иваныч пешком идет на центральную усадьбу. До нее почти пят­ надцать километров. За день осиливает до­ рогу туда и обратно. А недавно — племян­ ник свою автолавку на капитальный ремонт угнал — расхрабрился Григорий Иваныч и побывал аж в райцентре. Напокупал два рюкзака всякой всячины, на автостанции в автобус втиснуться не смог, и ночь при­ шлось коротать на холодной, деревянной лавке. Зато на следующий день здорово по­ везло: подвернулась попутка и раздобрив­ шийся шофер подбросил за десятку до са­ мого дома.