Сибирские огни, 1989, № 9

выражалась. И то, что произошло у меня с Дравертом, отчасти напоми­ нает мне только то, что произошло позднее у меня с Пабло Нерудоьч Когда я переводил его стихи, я сказал ему, что в одном из понравивших­ ся мне стихотворений я вижу такие-то и такие-то созвучия, но он отве­ тил, что это просто белые стихи, а я сказал, что, тем не менее, в них есть созвучия, он же ответил, что подчеркивать их не надо, они действитель­ но, может быть, и есть, но они случайны, так как, когда он писал это стихотворение, он сознательно писал их как безрифменные стихи, он тогда отрицал рифмование, и таким образом это не рифмы и не ассонан­ сы. Но я сказал: пусть так, это не рифмы, не ассонансы, какие-то иные, но созвучия, органически присущие Неруде, когда он находился в со­ стоянии рифмоотрицания, и Неруда — разговор шел через Эренбурга — в общем согласился со мной, и все кончилось благополучно. Однако все это было гораздо позже и все-таки Неруда, будучи поэтом, не был при этом профессором геологии, как Драверт, а с Дравертом я так ни о чем и не договорился, и рассердился он на меня не на шутку. И вот теперь, перечитывая все вышеизложенное, я думаю: а может быть, вся эта история с ритмическим чтением научной статьи была толь­ ко поводом для взрыва гнева, зародившегося и не только по этому по­ воду. Может быть, этот старый поэт и ученый, этот человек, отправлен­ ный в якутскую ссылку в тот год, когда я появился на свет божий, Петр Людовикович Драверт обижался на меня и по другой причине. Быть мо­ жет, в тот вечер, когда я в самоупоенье от успеха синей книжки своих исторических поэм и от похвальной статьи Драверта об этой моей книге пришел к нему в гости и не мог толковать ни о чем, кроме художествен­ ной литературы, может быть, в этот вечер ему особенно не понравилось, с каким я равнодушием лишь мельком взглянул на ту самую брошюрку «Монизм Вселенной». Ведь авторская дарственная надпись исходила, как я теперь понимаю, от Циолковского. Вот какая книга лежала на столе Драверта, покрытом чуть ли не космической пылью, ибо Драверт, Б числе всего прочего, был и сотрудником Вернадского по сбору косми­ ческой ПЫЛИ на Обском Севере, о чем я и считаю необходимым сейчас довести до сведения или напомнить биографам Петра Людовиковича. Но, впрочем, я не думаю, что и этот последний довод насчет Вернад­ ского будет всем без исключения ясен: для многих моих современников и имя Вернадского звучит не громче, чем имя его корреспондента Д ра ­ верта, разве что именем Вернадского назван проспект на окраине Моск­ вы. Для тех, кому мало известно имя Петра Людовиковича Драверта, я и хочу сказать, пожалуй, следующее: Драверт, будучи трудолюбивым и самоотверженным ученым, писал стихи много лучше, чем, скажем, на­ учные стихи академика Николая Морозова, шлиссельбуржца, и если с чем-нибудь сравнивать поздно Драверта, чего вообще делать нельзя, потому что истинная поэзия неповторима, то, пожалуй, творчество Д р а ­ верта в некоторой степени похоже на некоторую сторону поэзии упомя­ нутого выше Пабло Неруды, который, не будучи профессором геологии, сумел воспеть свое Чили, его горностойкосапфирную руку над флорою, высохшей от селитры. Пусть это сопоставленье двух столь разных поэ­ тов звучит сомнительно и спорно, но именно на этом и решил я закон­ чить свой скромный нехитрый рассказ об омском Фаусте. Но теперь я дописываю о том, что произошло дальше. А произошло следующее. Я прочел все это Виктору Уткову, тому самому Виктору, который^ столь блестяще дополнил мои воспоминания о художнице Елене Калач. И действительно, Виктор явился в урочный час. И, выслушав эту нехит­ рую повесть, он сказал решительно и прямо, что она ему не’ нравится. И как бы разворачивая мои воспоминания в обратном порядке, он начал с конца, сказав, что ему кажется натянутым сравнение творчества сиби­ ряка Драверта с чилийцем Нерудой и что он считает неуместным с моей стороны замечание, что ученый-поэт Драверт писал стихи гораздо луч­ ше, чем Николай Морозов, и это звучит непочтительно по отношению к славному шлиссельбуржскому узнику. Неужели я не нашел никакого 11