Сибирские огни, 1989, № 9

стряхнув с себя свою, как мне казалось, исступленную византийскую жесткость, он, помахивая тросточкой, спускался с нами в пропахнувшие пивом подземелья, чтоб там, повесив потрепанную шляпу на гвоздь, по­ пивая что придется, читать свои якутские стихи и напевать слегка дре­ безжащим голосом что-нибудь вроде «Гаудеамуса» или «...к пиву весело­ му желтый табак принесен, кружит нам голову сам бог Аполлон». «Ибите, бебите коллегиалес»,— подпевали мы ему с увлечением, ко­ веркая благородную латынь студенческих песен. Фаустизм Петра Людовиковича сказывался не только в этом. Вско­ ре мне посчастливилось увидеть Драверта не только в ученом кабинете, но и в домашнем быту. Зачем-то я заявился на его квартиру в домике, примыкавшем к городскому отделению СИБАКИ на Тобольской улице. Дверь открыло существо, которое мне показалось седым, иссохшим, будто бы в сто раз состарившимся Дравертом. Я просто обомлел при виде этого полуфантома. Но когда он еле слышимым голосом сказал, что Петя в данное время в своем кабинете в доме рядом, то есть в отде­ лении СИБАКИ, я догадался, что передо мной стоит отец Драверта, тот самый бывший казанский прокурор, с балкона дома которого Петр Лю- довикович когда-то палил из пистолета по черносотенцам. Окинув с по­ рога взглядом дравертовскую квартиру, загроможденную какими-то старинными шкафами, доставшимися, видимо, в наследство от старых хозяев дома, я направился в соседнее здание, занятое городским филиа­ лом СИБАКИ. Это было двух- или трехэтажное строение, вроде как в стиле модерн, если память мне не изменяет, и если она не изменяет мне и в дальнейшем, то я помню, как по каким-то темным коридорам я вошел в не более светлую залу, по стенам которого висели географи­ ческие карты, а посередине на паркете стояла юрта или чум. Около чума сидела монголоидного вида девушка. Это была не кукла, а лаборантка Петра Людовиковича. Он же, как оказалось, был в это время в чуме, оттуда и вышел мне навстречу. Позднее я слышал, что в этом чуме, где Петр Людовикович хранил инструменты, он иногда и романтически но­ чевал, если приходила такая фантазия. Бпрочем, все это, может быть, были просто сплетни, пустые толки досужих провинциалов, мало ли что они ни толковали о вдохновенном поэте, ученом, омском Фаусте в старо­ модном, но всегда элегантном костюме, я говорю о летней одежде, по­ тому что зимой Петр Людовикович, как, впрочем, и почти все другие интеллигентные сибиряки двадцатых годов, ходил в потертой куртке на рыбьем меху и в неопределенного меха ушанке. Но не выделяясь из об­ щей массы людей нарядом, профессор был, конечно, отчаянным горде­ цом и романтиком. Так, например, говорили, что, будучи приглашен в Париж на конгресс искателей метеоритов и будучи туда командирован нашей Академией Наук, Петр Людовикович не поехал в Париж, а вер­ нулся с омского вокзала, потому что не получил плацкартного места в вагоне. Может быть, это выдумка, но она бросает свет на личность Драверта не менее яркий, чем повествование о том, как Драверт, будучи однажды посажен в ГПУ, просидев там несколько недель или месяцев, с негодованием отвергнув все ложные обвинения и опровергнув ложные подозрения, и освободившись, чуть ли не в тот же день отправился зим­ ним путем в Тару за каким-то метеоритом, а найдя его и погрузив в са­ ни, чуть ли не весь обратный путь верст в двести бежал бегом вслед за этими санями, чтоб, согреваясь, не простудиться и подразмяться. Бот что толковали про Петра Драверта, ученого и поэта или поэта и ученого, я не знаю, как сказать лучше, чтоб не обидеть ' его памяти. Дело в том, что в этих вопросах о поэзии и науке он был особенно ш;е- петилен. И именно на этой почве и произошло у нас некое печальное и, по-моему, напрасное недоразумение. Попробую рассказать об этом подробней. Суть в том, что в продолжении более чем пятнадцати лет наши отно­ шения были идеально дружественны и никогда ничем не омрачались. С самого начала я высказал ему должное восхищение его стихами, а он, ознакомившись с моими, относился к ним почти всегда благосклонно.