Сибирские огни, 1989, № 8

режима, но факт удивительный: т ак и не стал телефонным погонялой, ни надутым вельможей, какими в манере того времени делались руко­ водители всех рангов, наподобие верховного владыки печальных семи­ десятых. Иван Н а заров больше был известен д аж е не ка к начальник паро ­ ходства, а просто как Иван Михайлович На заров , и писатели, ж у р ­ налисты говорили: собираюсь к Назарову, что означало: еду на Ени­ сей. В его кабинете всегда толпился народ, самый «простой», вплоть до поварихи и матроса, и это в те годы, когда «удельные сиятельства» славились своей олимпийской недоступностью, так называемой принци­ пиальностью, за которой скрывалось лишь стремление продраться по­ выше. На портрете в кают-компании На заров в парадной форме, в кителе и фуражке, что-то есть «генеральское» в его облике, но с таким «генера­ лом» можно сесть за обеденный стол, и ты знаешь: тебе не з ад аду т им- перски-казенных вопросов: как успехи? Каков настрой? Скорее всего, он за борщ добрый похвалит повариху! Тридцать лет на зад Иван Михайлович самолично устраивал меня на «Ленинград»,— я в то время лишь собирался связать судьбу свою с литературой ,— в чем ему чистосердечно признался, попросившись матросом на какой-нибудь буксир и «за так». Но Иван Михайлович, оглядев немудрящую мою эпикировочку (кое-что оставалось на мне еще солдатское, фронтовое), устроил меня не матросом, как я просил, а рулевым, и не «за так», а с нормальным окладом, плюс «хлебные», северные. «Ты,— ск а з ал он,— не Ротшильд!» ...Хоронил Ив ан а Михайловича весь Красноярск, венки рядами стояли вдоль всей улицы, а ведь ничего-то не было в На заров е от «горячо любимого», никто людей не загонял в траурную процессию. Но люди шли и шли за его гробом, видимо, скорбя по настоящей доб ­ роте и человечности, в чем Русь всегда испытывала нужду великую. Д л я всех и для меня тоже остается загадкой, как он, посмертно д аж е сохранив любовь народную, не был съеден раньше всегда з а ­ вистливой служилой бездарью? Придраться к нему было очень д аж е просто: у всех на гла зах у Ив ан а Михайловича распались одна за другой две семьи, что по тогдашнему катехизису было чуть не смертельным криминалом. Сейчас мало кто понимает, что значит «демократичный»,— з а ­ трепали словечко. Иван Михайлович, мне кажется, был прежде всего демократичным руководителем в самом изначальном смысле этого слова. Он терпеть не мог нажима, бычьего единообразия, в этом, я думаю, он, обогнав свое время, сумел сохранить все лучшее из тр а ­ диций потомственного русского инженерства и чиновничества, среди которого далеко не каждый был гоголевский городничий и щедринский губернатор с органчиком вместо головы. _ — Слушаю, я — «Иван Назаров». — «Иван Назаров» , на подходе к Дудинке туман, говорят?.. — Мы уходили, рейд был чистый. А Диксон как? — Все в порядке, «Иван Назаров». Диксон чистый, ледышек т о ­ же не видать. «Иван Назаров» трудится, работает, Иван На заров пророс в на­ ше время... Завидна я судьба,— обманув время, шагнуть во время живое, су­ щее, а из сущего — в грядущее! Д ано это немногим, и тем радостнее, когда в названии улицы, города, теплохода остается жить память не о каком-то чинуше, за которым понесут десяток кабинетных орденов, а доброе имя человека, который осветил время своим умом, сердцем, добрым делом. — Счастливо, «Иван На заров» ,— слышится в динамике. Сергеевич — полный тезка Пушкина, и, хотя ему нет еще и тридца­ ти, назвать его Сашей язык не повернется. Но он не Александр Сер ­ геевич, а Сергеевич: т ак а я на Енисее традиция. Капитаны обращаются 61