Сибирские огни, 1989, № 8

Ничего не осталось от старой Дудинки, от зэковских толевых «хаз», одни воспоминания. Д а и кто помнит ее, зэковскую Дудинку, а р асска­ жи, как все тут было, современные дудинцы не поверят, д аж е обидятся, и ты с гордостью подумаешь: быстро же меняется время! И как все-таки мы много умеем — за тридцать лет на месте скорби и печали построить новый город, просторный, веселый, современный! Не буду описывать ни центр Дудинки, ни ее улиц, широким амфи­ театром поднимающихся в гору. В Дудинке много красивых уголков, я попрошу читателя закрыть глаза и представить что-то ему самое до­ рогое, любимое в любимом городе, и вы обязательно найдете что-то по­ хожее и в Дудинке. Есть тут и то, что всегда вы переживаете в любимом городе: ощущение праздника, которое витает всюду, во всем, в ожид а ­ нии, что вот сейчас на этой улице произойдет с тобой что-то неожидан ­ ное, красивое, праздничное. Я думаю, это ожидание чуда не покидает тебя в Дудинке потому, что на улицах ее постоянно видишь красивых женщин. Они не только красивы, молоды, но и со вкусом одеты, и ты испытываешь зависть от­ того, что город этот не твой и не твои это женщины. А они идут и идут мимо, одна загадочнее другой, не обраща я ни малейшего внимания на приезжего зеваку, который таращится кругом с наивно-дикарской ж а д ­ ностью. Мне показалось, они привыкли, что ими любуются, они знают, что красивы, это и воспитало в них общительность, открытость, чуть ли не деревенскую приветливость. Впрочем, красивая женщина не может быть неприветливой, я понял это здесь, в Дудинке. Шагало мне навстречу синеглазое чудо, дудинская Сольвейг, и я с пересохшим от волнения горлом спросил первое, что мне пришло в голову, а пришла несусветная чушь: «Не скажете ли вы, суд а ­ рыня, как пройти на кладбище?» Синеглазая Сольвейг, нисколько не удивившись вопросу, поставила на скамейку свою красивую сумку и красивым голосом начала рассказывать, как и на чем следует ехать, как идти потом, д аж е где можно попытаться купить цветы. (К сожалению, только искусственные, живые — дефицит, привозят самолетами, но в тундре можно набрать скромный букетик полевых цветов). З а удоволь­ ствие слышать чудный голос, любоваться, как Сольвейг поправляет свет­ лые свои рассыпанные по плечам волосы, не ж а л ь было купить и пода­ рить ей самой дорогой букет. А она еще и рассмеялась непритязательной моей шутке, рассыпав по улице чистое серебро! Сольвейг пошла вверх, и я тоже з аш а гал вверх по широкому залито­ му солнцем проспекту. Она входила в магазин, я останавливался возле какого-нибудь киоска и ждал , когда Сольвейг выйдет, и шел следом, с т а ­ раясь остаться незамеченным. Меня обогнали две оживленно беседую­ щие брюнетки, одетые во что-то, похожее на индийские сари, с широкими поясами; они оглянулись на меня, я им, наверно, мешал на тротуаре, улыбнулись чему-то своему. Если моя синеглазая собеседница была Сольвейг, то эти причудливо одетые брюнеточки были две Кармен, чер­ ноглазые, смешливые, кокетливые. И за стеклом газетного киоска царствовала красавица в кружевной кофточке, и переводившая через проспект стайку щебечущих северян юная воспитательница тоже была очаровательна, изящна в своих белых брючках. В чем дело? — задал я себе социологический вопрос, что за н а в аж ­ дение такое? Их, красоток, на конкурсах красоты, что ли, отбирают для Дудинки? Как будто бы русская современная женщина, но вроде бы не современная, не русская! Сольвейг зашла в гастроном, я тоже открыл дверь большого, во весь первый э таж магазина. Но что это? В торговых з ал а х Кассирша си ­ дит за кассой и вяжет! В овощном углу неторопливо копаются две жен ­ щины, негромко переговариваясь, а в мясном — усатый мужчина пере