Сибирские огни, 1989, № 8

— А если референдум — получилось бы? Голоснули бы и протрез­ вели мигом? — Нет, дядя, не протрезвели бы, да и не в этом дело.^ Надо, чтобы народ сам понял: пора пришла неминучая бороться с бедой. И начал бы сам обдумывать свою судьбу. Обдумал и сам бы решил ее, а не дядя сверху. Уверен, если бы народ сам искал лекарство от пьянства, он на­ шел бы его. Но тогда выяснилось бы, что всенародная пьянка наша — не болезнь, а следствие Чего? Обиды от неуважения к нам, народу, со сто­ роны дядек сверху. Их презрительного недоверия к нам, завещанного Сталиным. Мы были и остаемся для теперешних дядек сверху — ново­ бранцами первого года службы. Дядьки-ротные все-то нам расписали; туда не ходи, сюда не гляди — все по уставу: как дышать, как плясать, что есть, что пить, какие штаны носить. Что плохо, дядьк а запретил, что хорошо — разрешил, и выходит: народ наш — дурашка непутевая, за ним глаз да глаз нужен, а то как бы уши-носы сам себе не пооткусывал. Пусть так, д а дядька-то кто, вот в чем вопрос? Я не очень уверен, что решают за меня, мою судьбу обдумывают самые умные, самые честные, потому мне скучно и надоело, и хочу я спросить вас, поколение старшее^, гордое, довольное: неужели вам не скучно и не надоело? По дядькиной команде жить? — Надоело,— жестко ответил Андреевич.— Поэтому я и буду ми­ нистром. — То есть сами хотите в дядьки? — Хочу. В замы пойдешь ко мне? — Опомнись, Андреевич! Митинги, референдумы. Перебунтует н а ­ род. — Пусть бунтует, но для начала я ему устрою экзамен. На сытость. — К а к понимать — экзамен на сытость? — Очень просто. Д ам ему оклад хороший, в два твоих, машину персональную с гайдуком-шофером. Каждый год— санаторий с процеду­ рами, концерты закрытые. А текущую жену его прикреплю на крупу. — Ну крупу?.. — Крупа — это не просто крупа, а икра, крабы, омары, а если крупа, то гречка. Отовариваться жена его будет в махоньком закрытом ма га ­ зинчике. — Почему в маленьком? Почему в закрытом? — Есть такие магазинчики — без вывески. В январе — земляника, прямо с грядки. К аж д а я ягодка завернута в отдельную бумажку. — К аж д а я ягодка? Отдельно? Андреевич! Умоляю! Ты меня возьми на экзамен! Я выдержу, только не улавливаю, в чем проверка-то будет Кириллу? — А в том и проверка: заговорит он полгода спустя про равенство- братство, про плебисциты, референдумы? Или промолчит? — Ни за что не заговорит: губы от сладкого слипнутся. — А ты, Андреевич, сам-то выдержишь ли экзамен? У тебя не слип­ нутся губы? Ты вот со второго класса, я помню, рвешься в министры, а не для того ли тоже, чтобы прикрепиться на крупу? Есть у тебя програм­ ма? — Есть. Человеческий фактор. — У-у-у! — разочарованно загудели помощники Владиславовича.— Плагиат. — Ничуть не плагиат. Моя программа — очеловечить человеческий фактор. Прошу внимания, моряки, и ты, капитан Каравайкип! Вспомним, кем мы, русские, были в глубине веков? Чернь, смерды, холопы, души («Мертвые души» не забыли?). Потом стали классы, массы, кадры (кадры решают все). Рабочий класс был гегемоном, капиталом, винти­ ком, трудовым потенциалом. Наконец, мы стали человеческим фактором — великий прогресс! Моя программа — человеческий фактор реки и мо­ ря сделать Человеком с большой буквы.