Сибирские огни, 1989, № 8

кожи, но, как это ни безумно, ж е лани я свои мы не только не умеряем, напротив, с жадностью множим, будто пожираемы единственной страстью — пустить все в распыл сегодня же, сейчас, немедленно, ничего не оставить на завтра! ...В дневничке тридцатилетней давности есть у меня т а к а я запись: «Третий день стоим на якоре: над Енисеем дым. Горит тайга. Будущие дома наши горят, корабли, детские кроватки... И чуть ниже: «Что мы за хозяева такие скверные: стоишь на носу — бум-бум-бум — это плывущие бревна о форштевень — день и ночь! Свежие, недавно спиленные кедры и сосны, а потом их, уже ошкуренные енисейской волной, выбросит на бе­ рег, замоет песком...» Тайга горела и теперь, будто она не переставала гореть все трид ­ цать лет, пока меня тут не было. И, как тридцать лет назад , бились — бум-бум-бум — о форштевень судна свежие, еще не ошкуренные енисей­ ской волной сосны и пихты. Особенно густо пошел бесхозный л е с - п а д а ­ лица ниже Стрелки, то есть после впадения Ангары в Енисей. И до самого Дик сон а я буду видеть его, этот лес-странник, на про­ тяжении долгих верст будет он оседать по обоим берегам Енисея, чтобы сгнить, замыться песком, сгинуть. А циклопические сооружения на безымянных островах Карского моря, которые н а громождают штормы из богатства нашего, безалаберно потерянного нами? Сколько леса ежегодно погибает на Енисее? Десятки , сотни, миллионы кубометров? А ведь это бывшая ан гарская тайга, ее благородные кедрачи, паху­ чие сосновые б о ры— зеленый дом «лесного народа»: соболей, белок, медведей, лосей, глухарей, рысей. И наш дом — тоже. Л ес рубят — щепки летят. Всю свою жизнь слышу я эту фразу. Она универсальна: ею, к примеру, объясняли мне на Диксоне природу чудо­ вищных нагромождений енисейского плавника на отмелях Карского моря. Потребности технической революции растут, вполне естественно, растут и отходы. Значит, конкретно никто не виноват, такое вот ст абиль ­ ное абстрактно-анонимное совершается преступление. Но т ак ли это? Н а тык ая с ь на обескураживающую анонимность преступления в госу­ дарственном масштабе, я решил провести расследование и все-таки докопаться до сути его. Копал, копал — и нашел. Не т ак уж он и анони­ мен, разоритель и губитель родной природы! Указать перстом? И укажу , невзирая на лица. Мы — сами. Гришуня, Сергуня, старпом Антоныч, штурман Корзинкин и аз грешный. Если взять конкретное позавчерашнее уголовное дело, совершенное в Ямало-Ненецкой тундре, то перед судом голубоглазого бога должны предстать не столько Ру сл ан Федорович, сколько мы все, потому что Руслан Федорович стоял на бугре и говорил лишь слова, а губили-кале- чили, лишали жизни природу мы! Я, рулевой-моторист Сергуня, боцман Гришуня, старпом Антоныч, штурман Корзинкин. Не министр перекры­ вал Верхний Енисей, а опять ж е Сергуня-Гришуня на своем бульдозере. Исполняя команду с бугра, он, а не министр, превратил полные жизни урманы предгорий Саян в гниющие кладбища всего живого. Работал , получал зарплату , получал ордена, а что будет с родной природой, ему было до фени. Он, впрочем, усмехается, когда услышит: родная природа, — потому что т ак воспитан наш Сергуня-Гришуня, что забыл , где она, его родная деревня, не говоря уже о том, где могила деда-прадеда. Не семидесятилетний министр водного хозяйства, поворачивая реки, крушил, рвал ее аммоналом, а опять же он, Гришуня-Сергуня, который был, возможно, родом из той же самой Вологодчины, Ярославщины, Костромы и Твери, из той же деревни, что безжалостным шагом циркуля осуждена уйти под воду, в небытие. Вскормленный теми самыми пашня­ ми, над которыми он занес нож бульдозера, Гришуня-Сергуня хладно ­ кровно н ажим а ет рычаги — д аешь план! Д а еш ь премию! Н ачал ьник смены на лесобирже приказал Сергуне-Гришуне рабо ­ тать на неисправной лесотаске, хитрая машина перевернулась, лес ушел в Енисей, поплыл в Карское море. А что же Гришуня-Сергуня? А ничего! Ему приказали ; врубай — и он снова врубил рубильник, неисправная