Сибирские огни, 1989, № 8

чества наших советских писателей, лите­ ратурного процесса в целом, что не поз­ воляет навечно застыть тем или иным тезисам, выражаемым, тем более, чаще все­ го в пылу острой полемики. Пожалуй, наибольшее количество воз­ ражений вызвала в свое время статья А. Бочарова и, в частности, то место ее, в которой утверждается: «...я не вижу ни возможности, ни надобности в некой един­ ственно правильной истории литературы. Тосковать о такой истории побуждает только наша заскорузлая «винтиковая» лю­ бовь к единожды установленному, обяза­ тельно утвержденному наверху и неукос­ нительно соблюдаемому канону, при кото­ ром все иначе мыслящие тут ж е получают ярлык уклониста, ревизиониста, реляти­ виста» («Бопросы литературы», 1988, № 1). Далее автор статьи и выражал свое мнение относительно необходимых коррек­ тив в оценках тех или ияых произв'едений или авторов, занимавших лидирующее поло­ жение в наших историко-литературных кур­ сах по советской литературе прошлых де­ сятилетий. Среди названных им имен, ко­ торые должны будут определенным образом потесниться в таких курсах,— Д . Бедный, Д . Фурманов, Ю. Крымов, Ф. Гладков, Б. Ажаев, Б. Кетлинская, М. Исаковский, Б. Кожевников. Прежде всего А. Бочаров отнюдь не счи­ тал свою концепцию истории советской ли­ тературы единственно возможной. Оче­ видно, можно найти в его перечне спорные положения. Но так ли его концепция про­ тивостоит, скажем, концепции Ф. Кузне­ цова, который ведь тоже не исключает сме­ ну некоторых акцентов при анализе тех или иных произведений М. Горького, Б. Мая­ ковского, М. Шолохова? Нельзя не прислушаться и к голосу дру­ гого участника дискуссии — Е. Добренко, который прямо заявил: «Неприкасаемость классиков — страшный реликт авторитар­ ного и догматического мышления, несов­ местимого с наукой» («Бопросы литерату­ ры», 1988, № 8). Бее верно, хотя есть с чем поспорить и с этим автором, полностью отрицающим значение А. Фадеева в становлении совет­ ского психологического романа. А как сог­ ласиться с его утверждением, что А. Тол­ стого из эмиграции на родину привели боль­ ше всего преследования его зарубежных кредиторов? Можно ли видеть в его ис­ торическом романе «Петр I» всего лишь отражение «сталинской эпохи», «сплошной маскарад», «сплошные аллюзии»? Д а, необходимо, очевидно, более стро­ гое и современенное прочтение «Разгрома» и трилогии А. Толстого, нельзя пройти ми­ мо утверждения Е. Добренко, что А. Фаде­ ев не раз «проигрывал битву между писате­ лем и идеологом», тем более нельзя обойти и трагедию писателя, личности, далеко не в полной мере реализовавшей себя, как нель­ зя просто отмести и другое: в трилогии «Хождение по мукам» «сюжетные линии иногда скроены, как говорится, белыми нитками — сказочная легкость, с какой ге­ рои «случайно» встречаются по всей охва­ ченной революцией и войной России, не может быть не замеченной, слишком явно «выпирает» заданная конструкц::я.,.». Вот и А. Овчаренко в одной из своих последних публикаций о цикле статей М. Горького «Несвоевременные мысли», до сих пор не вошедшем ни в одно собра­ ние сочинений основоположника советской литературы, увидел в этой работе самые различные линии «правдивого отражения развития революции в России. Это и траги. ческий «Тихий Дон», и не скрывающие дей­ ствительной сложности русской революции произведения Дорохова, Зазубрина, Бабе­ ля, Тарасова-Родионова, Артема Веселого, Вячеслава Шишкова. А также «Чевенгур» Платонова, «Дськтор Живаго» Пастернака» («Лит. газета», 1988, № 37). Не обошлось, правда, в начале этой статьи без камня в адрес мнимых «про­ рабов перестройки», которые, по мнению А. Овчаренко, не щадят Маяковского, Есе­ нина, Шолохова и «жалкое место в соз­ нании современного человека хотят от­ вести Горькому». Но где, в каких серьезных литературно­ художественных и критических изданиях опубликованы опусы этих злостных ниспро­ вергателей? Или имеется в виду все та же статья в многотиражной газете московских художников, которая получила серьезную и аргументированную отповедь А. Михайлова на страницах «Литературной газеты»? Кстати говоря, А. Михайлов при этом отнюдь не ратовал за сохранение не­ которых окостеневших оценок иных произведений одного из осново.положников советской литературы — Б. Маяковского. Как видим, при внимательном и спо­ койном чтении дискуссионных материалов оказывается, что в конечном итоге пози­ ции порою остро спорящих далеко не про­ тивостоят друг другу даж е в таком кар­ динальном вопросе, как осмысление истори­ ко-литературного процесса на разных эта­ пах нашего послеоктябрьского развития. Очевидно, участникам самых различных дискуссий нельзя забывать одно серьезное положение из резолюции XIX партконфе­ ренции «О гласности» — «Никто не имеет монополии на истину». Б этом смысле импонирует и тон, и ос­ новательная аргументированность статьи М. Чудаковой «Без гнева и пристрастия», где не просто утверждается необходимость пересмотра иных теоретико-литературных постулатов двадцатых-тридцатых годов, но исследуются и причины этих явлений, исто­ ки тех литературных упрощений, которые порою диктовались самой действительностью тех лет, оказывались своеобразным «зака­ зом эпохи». Таких «заказов» исследова­ тельница называет несколько, утверждая при этом, что в иных случаях в литератур­ ной практике исполнение этих «заказов» ины.ми авторами опережалось: «Прежде всего была ясна необходимость поляризации — четкого противоположения: они и мы — пишет М. Чудакова...— Во-вторых, были предложены темы — недавнее прошлое и современность — как предпочтительные... В-третьих, явилось требование доступности как непременной обращенности литературы не к читателю, воспитанному XIX — нача­ лом XX века, а к тем, кто до той поры во­ обще не являлся читателем» («Новый мир», 1988, № 9 ). Нельзя не согласиться и с другим тезисом М. Чудаковой, что «ускорение темы Ста