Сибирские огни, 1989, № 8

сандром Дмитриевичем, мир не взял нас; долго прислушивался Шолохов к моим раз­ говорам со стариками, ревновал к Фросе, поскольку я больше беседовал с Фросей — она-то местная, и как-то не выдержал. Отозвав меня на дальний пенек — летом ссора была,— Шолохов прямиком сказал: — Я как коммунист скажу: не хрен слу- хать стариков, оне наговорят... Ишь, и то плохо, и энто... — Кого ж е слушать, Александр Дмитрие­ вич? И притом, они и о хорошем рассказы­ вают, — Меня слухай, — велел Шолохов. — Я сталинскую правду тебе расскажу. — Д а ты ж е ведь и не жил тогда здесь, явился после войны. — Все одно!— закричал Шолохов.— Меня слухай, а портунистов не слухай. Я усмехнулся, это взбесило шестидесяти­ летнего мужика. Усмехнулся ж е я потому, что вспомнил, как накануне Шолохов на­ пился, стал гонять Фросю и невестку, Васи­ ну жену, по двору, и кричал; — Бабешки! Коммуниста не принимають... Фрося, легкая на ногу, отвечала: — Портунист ты, а не коммунист. Шолохов бежал с палкой за женой, а Ефросинья Михайловна не будь дура — ко мне спряталась, в домишко, некогда быв­ ший первой Евгеньевской школой, а теперь, когда Евгеньевку закрыли, ставший для трактористов и комбайнеров заезжей избой на сезон. Шолохов рассердился на весь бе­ лый свет, зауздал кобылу и поехал в Котик, купил там литр водки, распил со случайны­ ми собутыльниками, на обратном пути за ­ блудился и уснул на телеге. Ночью ему по­ казалось, что он дома, он разделся до ис­ поднего, а под утро — весь опухший от ко­ мариных укусов — проснулся посреди ог­ ромного пшеничного поля. Распряженная кобыла ходила рядом. Домой Шолохов явился притихший и жалкий. Но день про­ бежал, два, снова голос подает: — Портрет Сталина видишь у меня на стене? — Вижу. — Не сыму! На портрете (из «Огонька») Сталин изоб­ ражен в белом легком кителе, через руку плащ переброшен, смотрит в поля, а в по­ лях видны точечки тракторов, линии элек­ тропередач и безликие фигурки людей. «Утро нашей Родины» — называется изве­ стное полотно. В мои школьные годы эта картина висела в кабинете директрисы. — Д а кто ж е требует снять Сталина со стены? — удивился я. Шолохов помолчал, потом отвечал: — Они клевещут на себя. Чё тут писать? Жил у нас Михалка и помер. А не помер — ты и его вписал бы? А чё о нем писать? Прозвище Михалка было у старика Ми­ хаила Степановича Асаенка, некогда креп­ кого хозяина, в сорок лет вступившего в колхоз. У Михаила Степановича родилось две дочери и поздний сын. Сын после войны уехал из Евгеньевки, вернулся с женой, по­ жил недолго, родил сына и уехал, бросив семью. Воспитывать внука стал Михаил Степанович. Сын вернулся в деревню с но­ вой женой, нажил двоих детей — через три дома от первой жены, бросил и вторую семью, и окончательно исчез. Михаил Степа­ нович вырастил и этих внуков. Кормил и одевал. Овцу живую на плечи поднимет, в Тулун на базар снесет, продаст, а к вечеру дома уж е — с гостинцами. Состарился Михалка, зато внуки выма­ хали как дубки, крепкие. И стал к Ми- халке наведываться Шолохов; — Каку ты жизть прожил, Михалка? Безыдейную. Девяностолетний старик виновато мор­ гал глазками и соглашался с Шолоховым. — Я те как коммунист скажу, — насту­ пал Шолохов,— Фома грабли делал, от Фомы память останется. А от тебя что ос­ танется? Ф ом а—^это Фома Степанович Поплевко, серьезный грабарь, да ведь что его ров. нять с Михалкой: каждому свое. Михалка, седой, с выцветшими глазами, сидел и плакал. Хоронили Михалку не дети — внуки: со всеми почестями, с поминаниями, и оград­ ку красивую сделали на кладбище. Те­ перь нет оградки и кресты почти все по­ ломаны — трактористы выпьют весною и на машинах — по пустой деревне, по моги­ лам. Д а-а... Стареют дети у Михаила П етро. вича Непомнящих. Минувшим летом пос­ тигла беда старика —■младший, Виктор, повесился. Гонял на отгул стадо в Евгень­ евку, с женой помириться все не мог (пьет жена беспробудно), и избрал исход. Афа­ насьеву вообще что-то не везет; Виктор Михайлович Непомнящих был седьмым са­ моубийцей в последние полтора года'. Сыновья Жигачева все ушли в город, а внук один шофером работает в колхозе, исполнительный, трезвый парень. Александра Ивановна Сопруненко живет одна-одинешенька. Если занеможет, млад­ ший сын Иннокентий подсобит — прибе­ жит, печку истопит, воды принесет от ко­ лодца, а когда и забудет, совсем нё загля­ дывает к матери. В одиночестве живет Н адеж да Его­ ровна Ломакина, и другие старухи мают­ ся каждая сама по с е б е— повелось теперь отделять стариков на отшиб. У Алексея Даниловича Медведева сын в Риге (второй погиб), жена померла, но сошелся Алексей Данилович с Верой Григорьевной, в деви­ честве Родионовой. Родионовых когда-то разорил Тимофей Горюнов с сотоварищами. Горюнов и сейчас живет неподалеку от ' Полоса самоубийств тяготила деревни в эти месяцы своей немотивированностью. Дом есть, семья, дети, достаток в дому, — но некая сила сатанинская уводит не мальчика — мужа — в петлю. Я. зная жизнь в дальние десятилетия и проговорив об этой жизни долгие вечера, не услышал от с т а р ы х к о л о д ц е в погребаль­ ных вестей и похоронной музыки. Трагические ноты Перекоса и драма Отечественной, как ни странно, возвысили стоимость и самоценность Бытия, — и можно было внимать бесконечно гармонии жизни, ее высоким, ее глубоким тонам. Смерть Василия Казакевича была для деревни загадочной и непостижимой; Петр Царев, предсе­ датель колхоза и друг Василия, выплакал глаза на поздних похоронах, но объяснить жене Васи­ лия, отцу его Ивану, детям Василия у х о д не смог. Прошел год, я встретил Царева в Иркутске, он взял меня за руку н вдруг сказал: «А если б мы не поддались нажиму и не закрыли Евгеньевку— был бы Вася жив, не ушел бы»... Не ушла бы в леса прабабка Василия, не ушел бы в баню на задах огорода дед Пахом, — что увело его предтечей? Из живой Евгеньевки? Да, но что, какая беда скоро позовет в петлю парторга колхоза Кузнецова?.,