Сибирские огни, 1989, № 8

рит долго, Петровский тихонько, бочком, проходит за спиной президиу­ ма, берет в зубы бутерброд, в одну руку стакан чая, а другой, осторожно отодвигая стулья, снова садится на свое место. Рыков говорит, положив руки в нижние карманы жилета. Он отки ­ дывает голову назад и сияет белизной воротничка и манжет. Синтаксис его очень своеобразен. Он ставит восклицательные знаки в средине ф р а ­ зы. Он говорит: — Я считаю, что наши успехи известны! теперь не только каждому члену съезда, но и каждому гражданину Советского Союза! о них хоро­ шо известно и за границей. Поэтому я считаю излишним иллюстриро­ вать сейчас перед вами всю гигантскую работу, которая проделана тру ­ дящимися нашей страны! в области хозяйственного и культурного строи­ тельства. Возможно, этот органический недостаток — заикание — зас тавляет его говорить с ударением на словах, которые он, может быть, и не хотел бы подчеркнуть. Вероятнее всего, упираясь палочкой восклицательного знака в одно слово, он прыгает к другому через канавку заикания. Но эти невольные и неожиданные ударения очень хорошо действуют на аудито­ рию. Они взбудораживают, заставляют иногда вздрогнуть, они усилива­ ют, освежают внимание. Рыков постоянно откидывает голову, д аж е ког­ да сидит или ходит. На губах у него часто усмешка. Кажется, что он го­ ворит уверенно: — Я везу. Я могу. Иногда Рыков нервничает, волнуется. Сталин всегда спокоен. Ходит по президиуму с трубочкой, улыбает­ ся. Остановится, положит руку кому-нибудь на плечо и слегка покачает, точно попробует — крепок ли. Возьмет за талию или за плечи двоих и толкает их друг на друга. Сталин тащит на своей спине тягчайший груз. Он — генсек. Но съезд видит только его спокойное, улыбающееся рябо ­ ватое, серое лицо под низким лбом с негнущимся ершом черных волос. В докладе он был как-то по-настоящему, по-большевистски груб. Ему трудно, вероятно, было бы ходить в туго накрахмаленном высоком воротничке и тщательно выглаженных брюках. Он носит неизменный свой зеленый френч, серые, мятые, свободные штаны и простые сапоги. Он не оратор — он собеседник. Он не выступает перед собранием, он бе­ седует с собравшимися, в особо важных местах спрашивает: — Слышно ли? Товарищ, направь радио! З а л слушает его с живым вниманием. Утрами у входа в гостевой зал — цветные лоскутки билетов. Конт­ ролирующие отрывают у разовых билетов уголки. Каждый день около дверей цветистый коврик из тысячи картонных лоскутков. Каждый день окрашен в свой цвет. Утром холодок, пустота. Радист выходит на трибуну и металличе­ ским голосом говорит в пустоту зала: — Алло! Д а ем пробу. Д а ем пробу. Раз, два, три, четыре, пять. Вче­ ра товарищ Сталин был встречен бурными аплодисментами всего съезда. Ра з , два, три, четыре, пять. Выступление нашей делегации в Женеве. Д а ­ ем пробу. Д аем пробу. З а столом президиума появляются Сырцов и Орджоникидзе. Вспы­ хивает свет. Блестят золоченые колонны зала. Места президиума посте­ пенно заполняются. З а л оживает в многотысячном гуле голосов. На съезде нет Ленина, но ораторы так часто на него ссылаются, что создается впечатление, будто он несколько минут тому назад выступал и сейчас куда-то вышел. Набальзамированный труп Ленина лежит под стенами Кремля. Но г ­ ти на руках у него чернеют. Неправильная или не к месту приведенная цитата из книг Ленина кажется мне его мертвой рукой с почерневшими ногтями. Зачитывается резолюция по докладу Сталина. Шелестят листы, з а ­ сыпающие оппозицию. Гремят камни аплодисментов. Резолюция приня