Сибирские огни, 1989, № 7

— Некогда, Ваня! На минутку забежал. Наведаться. Узнать. Ну, как ты? Подлечился? Вот и славно! Тут, как нельзя кстати, и работенка тебе подвернулась добрая. Представляю, как огорчится Тимофей Васильевич, узнав, что я не работник — ему же каждая пара рук дорога! Интересно все же, куда он меня наметил; — Что там у тебя за работа? — Сенокосильщиком. На «Круппку». Знаешь, Ваня, прямо скажу; некого... Не каждого же можно... Понимаешь?! Помню, как завидовал сенокосильщикам — хотелось поработать на этой машине. Не доверяли тогда. Эх! был бы здоров... — Нет,— говорю бригадиру с сожалением,— не получится, Тимо­ фей Васильевич, из меня сенокосильщик. Не смогу. — Да ну-у-у?! — дыбит он лохматые брови и смотрит на меня с не­ доумением.— Не так уж и мудрено это...— и тут же быстро, перекомби- нировав что-то в голове, говорит: — Хорошо. Понимаю. Только что вер­ нулся и то, другое... Давай подумаем, подберем тебе работу. Есть вот тут еще у меня... — Никуда, Тимофей Васильевич, я пока не пойду. Лицо его сразу потускнело и построжело; — Нельзя, Иван Егорович, так. Не могу я тебя в начале такой важ ­ ной кампании, как сенозаготовка, дома оставить. — Обошелся же вон даже в посевную без меня. — Ну, тогда ты был не в пределах досягаемости... А теперь ты — вот. Что скажу правлению? Другим колхозникам? Мне стало неловко, что не показал ему сразу мой документ. Подал. Он стал неторопливо читать его, шевеля губами и бровями. Прочитав, сложил вчетверо и возвратил мне. — Нн-нда,— сказал со вздохом.—А я к тебе бежал вот... Ну, что ж, документ есть документ... по всей форме... Отдыхай. Выздоравливай. Если что от меня занадобится, говори — помогу посильно. Через три дня Миша Репарюк привез из Псилькуля мать. Она тихонько зашла в избу, села, будто чужая, на скамейку у по­ рога. Меня не заметила на кровати, вернее, не захотела замечать пона­ чалу: смотрела в стену, молчала. Я искоса охватил ее всю несколькими быстрыми взглядами: пора­ зился... В моем сознании мать оставалась всегда крупной, сильной, во­ левой... А на скамейке сидела сгорбленная, небольшая и худенькая ста­ руха, с черными руками на коленях, вместо лица — нос и два глаза. — Ну и что теперь,— насидевшись молча и недвижно, ожила она наконец,— себя за него не подставишь. И что за планида мне,— закача­ ла мать головой.— И зачем народила вас? И вам не в радость, и себе не в утеху... нет кормильцев к старости. Одного на войне... Другого здесь... — Не ной,— сказал я.— Не могу вынести таких слов матери, как ни жалею ее.— За Степана гордиться надо: он — герой! За Родину воевал. Вон сколько наград! — Герои вы, герои,— каким-то тонким, натянутым голосом выдав­ ливает из себя мать, — только мне-то... — И за меня зря, — не даю ей договорить. — Поправлюсь еще! Она впервые, как зашла, остановила на мне взгляд: — Ну чего теперь...— повторила, вернувшись к каким-то своим мыс­ лям.— Живым о живом надо думать... Тебе-то — что? Как ты? Я рассказал ей все по правде, приукрасив только самую малость и обнадежив. — Чтоб ты язвило всех и совсем,— сказала досадно мать.—Дума­ ла, порадуешь. Ради тебя, поди, и жива осталась. К Степе там хотела... чтоб вместе закопали. Так нет, вытащили. Побилась вся щибко только... — Ну ты! Ну и...— у меня не находилось слов, чтоб выразить ей свою досаду. — Не помню, как свалилась... оказалась...— начала было пояснять мать, но тотчас передумала, махнула на меня недовольно рукой. Поси