Сибирские огни, 1989, № 7

войны, изладил для своей ограды, не стояли между столбиков у ' его подворья, а валялись, заброшенные на повети соседнего сарая, где жили его родители,— было ясно, что Илья опять разделился со. своей женой и на смену не выйдет или, в лучшем случае, придет с большим опозда­ нием. Потому-то и не шли к нему в сменщики... Но ничего. Тимофей Васильевич, многоопытный душевед, не одну «собаку съевший» на руководящих должностях, не ощибся, сказав, что я рожден лошадником. Лошади — животные умные и благодарные, не любить их нельзя. Идешь, к примеру, по конюшне, принимая смену, чуть не каждая подает тебе свой голос, будто здоровается. И только те, что справа,— мои. Гришины на меня ноль внимания. Заходишь в стойло с кормом — ни од­ на не проявит неучтивости — встретит коротким и нужным, как радост­ ный детский возглас, ржанием. Лошадь не делает попыток выхватить корм из рук, как многие другие животные; из яслей ест неторопливо, достойно. А когда в стойле чистишь? Она с поразительной безоши­ бочностью предугадывает каждое твое действие, переступает ногами, когда надо убрать из-под них, посторонится или замрет недвижно, будто мысли твои читает. Ездить верхом на лошадях я начал рано, не помню даже с какого возраста. И меня поражало всегда отношение лошади к всаднику, то взаимопонимание, которое устанавливается между ними. Падал я час­ то. И вместе с лошадью, и под ноги ей, и вперед летел кувырком. Но не было случая, чтобы лошадь наступила на меня или хотя бы задела копытом. Чувствуешь даже, в каком она волнении и напряжении, ког­ да, свалившись, лежишь между четырех ее копыт. Или какой ужас увидишь вдруг в ее глазах, когда, перелетев через ее шею, растянешь­ ся на дороге, а она какое-то мгновение пытается притормозить перед тобой, упираясь всеми четырьмя ногами, и в последний момент все же ухитряется перепрыгнуть, не задев... Работа на конюшне мне полюбилась. И я бы не помышлял ни о чем лучшем для себя, не мучила бы меня спина. Особенно трудно приходилось при раздаче кормов. Сено нам привозили ездовые, сваливая по возу у двух ворот ко­ нюшни. И мы задавали его коням в ясли — кто больше успеет захва­ тить. Гриша таскал такие навильники, что гнулся березовый черенок у его вил. Я пытался не отстать от него, возмещая неравенство в си­ ле быстротой своих ног. Бегом туда, бегом обратно, не обращая внима­ ния на боль в пояснице,— только бы не отстать. И закипали в глазах слезы от бессилия и досады, когда видел, что к концу раздачи в яслях у Гришиных лошадей сена вдвое больше. Он удовлетворенно похохатывал, я делал вид, что не замечаю такой вопиющей несправедливости, и, когда он отлучался, в какой-то мере восстанавливал ее, забирая лишнее сено даже у Активистки, которая зло ужимала уши и норовила цапнуть меня зубами за такой, с ее точки зрения, грабеж. Вечерами, когда нам с Гришей выпадало ночное дежурство, он от­ пускал меня в увольнительную: «До девяти, Иван, гуляй по девкам. С девяти до одиннадцати я до бабы схожу». Свою «увольнительную» я просиживал в клубе за печкой. Клуб был большой, но неухоженный и холодный. И раскаленная до­ красна чугунная печь была бессильна его нагреть. Зато как хорошо было сидеть возле нее — на скамейке, на полу ли — в тесном кружке ребят: курить, смеяться весело над самым несмешным. На конюшню из клуба я возвращался всегда чуть раньше назна­ ченного Гришей срока. Он иронизировал: «Опять отлягнула какая-то! Путать надо! Девки, они,— хо-хо! Баб я — во! — Он сжимал большую ладонь в полный рыжеволосый кул ак :— Гак держу! — Смеялся каким- то возбужденным смехом и уходил, напевая: «Я встретился с тобой на той неделе в пятницу...» ,