Сибирские огни, 1989, № 7
падали на передние ноги. Сани ползли метров двести и вновь застревали на вытаявшем навозе. Я жалел их и с каждым разом все меньше загружал! Дров стало не хватать, и свинарки пожаловались бригадиру. Владимир Васильевич по требовал от меня объяснений. Я показал ему кнутовищем на коней и на дорогу; — Вот кони — одни кости остались. А вон дорога — такая же худая. Встань на мое место и привези больше. Он сказал, что ему и на своем хорошо, но выход искать надо. — Чего тут искать,— усмехнулся я,— наряжай еще одну подводу- Он укоризненно покачал головой: — Такой серьезный человек, а говоришь не дело. Не хуже меня, Иван Егорович, знаешь, что неоткуда взять другую подводу. Будешь д а вать две ездки. — Ишь ты, какой шустрый! — Я кинул ему в руки вожжи.— Вот те бе хомут и дуга, а я больше не слуга! — Погоди, шальной! — В голосе бригадира растерянность и недоу мение.— С чего полыхнул-то?! Я не оглянулся на его окрик. Выхлестнула обида, копившаяся в тай никах души. Неужели он не понимает, что я и так из последних сил? Пришел домой, бросил кнут, фуфайку, шапку у порога. Удивленно радостными глазами смотрит на меня наша новая квартирантка, полу парализованная Фекла, и тянет густым, заикастым голосом: — Ва-аню-юшка-а ве-ернул-улся-я. Дров мно-ого при-иве-ез? — Тебе-то что?! — взорвался я.— Ты кто? Председатель! Горшок вон стоит в коленях — ну и хлебай свое да помалкивай! Глаза у Феклы, большие, темные, сразу потускнели: — Я ве-едь ни-ичего, Ва-аню-юшка... — Ладно! Ладно! — У меня нет к ней жалости. Забрался на печь, с головой укрылся старой теплушкой: вот вам и нате! Буду спать и спать... Хоть там что вы все — не могу я больше. Проснулся от громкого голоса бригадира: — Где он, хозяин-то?! В ответ тягучий Феклин голос: — Се-ерди-тый при-ише-ел. На пе-ечке-е. Владимир Васильевич, встав на приступку, трясет меня тихонько за плечо, спрашивает с упреком и чуть угрозно: — Ты чего, Иван? Маленький?! Как так бросил-то все? Кони посе редь базы стоят. Воз не разгружен. Свинарник без дров.— И дышит надо мной шумно, ожидая, что я скажу. Уткнув лицо в дерюжный подголовник, я не отзываюсь. — Ну вот и обиделись мы.— В голосе уже ни угрозы, ни упрека, а как бы соучастливость. Пронял все же меня. И вправду, думаю,, чего раскапризничался? Ему,-то —легко?! Ходи вот так, кланяйся каждому. Повернувшись к не му, сказал с повинной улыбкой: — Что я, совсем беспонятный... Только устал я... Если бы не болела спина. Болит — вот беда. Владимир Васильевич шутливо жулькает толстыми пальцами мой бок: — Да ну тебя! Придумщик! В больнице был — и ничего ведь не на шли. — Они там банками так полечили... думал, до дому не доберусь. Владимир Васильевич немного хмуреет: — Вот что посоветую тебе, Иван: наплюй на все... на спину эту! Тьфу! — только и делов. Не веришь? Дело говорю. На фронте, если бы ты видел, что мы пережили... Прижмет, бывало, так — весь белый свет с очко! Жизни не рад! А рассудишь: что твоя беда во всенародной-то? Ерунда! Главное — не думать. Ты вот взял себе в голову, что болит,— оно и хуже... А ты скажи; не болит! Ведь и в больнице не признали.—
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2