Сибирские огни, 1989, № 7

бодное пространство. Я кладу на пол фуфайку и шапку и сажусь на них, прижавшись одним боком к краешку плотно занятой скамейки. Я устал от всех этих волнений и переживаний больше, чем устаю от дров. Но, к удивлению, никакой, даже чуточной боли в спине не слышу. Пропгупал пальцами косточки на пояснице, кулаком по ним постучал — будто задеревенело все. Как же я врачу скажу, что болит?.. «Ну ты,— обращаюсь сердито к спине,— давай боли! Врать, что ли, из-за тебя дол­ жен?! Когда не надо, так шевельнуться не даешь!» — Шипиленков! — позвали из-за двери. Ступаю осторожно, чтобы не шаркать пимами. Белое лицо врачихи под яркой лампочкой сливается с ее белой одеж­ дой, да глаза смотрят на меня с какой-то всезнающей и всемогущей си­ лой. — На что жалуетесь? — Спина вот. Поясница. — Раздевайтесь. Врачиха, уловив мое недоумение, подсказывает, что надо снять ру­ башку и приспустить штаны. Я скидываю рубашку, за штаны держусь в нерешительности рукой. Врачиха ловко пробегает по позвонку пальцами, заставляет меня согнуться — разогнуться и, возвратившись за стол, что-то живо пишет. Натянув на себя рубашку, стою, жду, вздрагивая всем телом от хо­ лода и волнения. Кончив писать, она протягивает мне бумажку. — В пятый кабинет. За дверью налево. «Ну и вот!—Меня охватывает радостное возбуждение.— Врача прошел. Сейчас лекарство получу по этой бумажке и — домой!» — Спасибо! — говорю громко и весело врачихе.—До свидания! Она улыбается ответно: — Всего доброго.— И кричит в дверь: — Кривоносенко! В пятом кабинете очень молодая и красивая девушка — сестра, дол­ жно быть — прочитав мою бумажку, велит тоже раздеваться. Недоуме­ вая, зачем ей это, скидываю рубашку. Ложусь, по ее приказанию, вниз лицом на кушетку. Она дергает за штаны; «Расстегни пуговицы». Поко- лупавшись двумя пальцами, расстегиваю. Она тянет с меня их куда-то шибко вниз. Держусь за них обеими руками. Сестра смеется. — Ну, что у меня за больной?'Такой недоверчивый... Вот сюда, на ягодички мы их, чтобы баночки ставить не мешали. Вот так. Молодец! Полежи у меня тут тихо-мирно. И совсем станешь молодцом! — Накры­ вает меня простыней и упархивает куда-то. Стискиваю зубы от боли, поднимаясь после банок: разбередилось опять там, в пояснице, что-то. «Ничего. Это временно»,— уверяет сестра. Ей уже не до меня: скрюченный старичок умащивается на мое место. В ограде брат поит из колодца лошадь. Она обмакивает губы в вед­ ро, презрительно фыркает и не пьет. Брат ругается; «У, модница кол­ хозная!» Увидев меня, кивает, говорит на лошадь; — Не довезет. В доску отощала.— И спрашивает: — Ну, а ты как? Полечили? — Непривычную воду она пить не будет,— отвечаю брату.— Поле­ чили. Штук тридцать банок поставили! Брат убирает от лошади ведро: — На сколько освобождение дали? Я неопределенно передергиваю плечами. — Или не просил?!— Он смотрит на меня сердито, осуждающими глазами.— Ну, хоть справку, чтоб на легкие работы? — Какие у нас легкие?! В сторожа только. В контору не посадят... В марте, ноздревато поднявшаяся под ярким солнцем, стала пропа­ дать дорога. Лошади сьюблили копытами, нервничая, дергали вразнобой, СО