Сибирские огни, 1989, № 7

но перерастали в ссоры, и мать их выдворяла. Незамедлительно по­ являлись новые постояльцы. Повзрослев, я стал относиться ко всему этому с меньшей тер­ пимостью. Ко мне заходили ребята. Из-за тесноты в избе стоял тя­ желый дух. К тому же квартиранты активно вмешивались в наши де­ ла, свешивая головы с полатей, или высовывались из-за чувала. Слу­ чалось, я не выдерживал и говорил матери: «Выпровожу я их! З а ­ чем они нам?!» Мать приводила меня в чувство: «Ты кто такой здесь?! Ишь зараспоряжался! — Приостыв чуть, объясняла миролю­ биво: — Не зазря же держу. Где по хозяйству помогут али с топливом зи­ мой». Однако я не видел, чтобы квартиранты хоть раз помогли нам в чем серьезно. Приверженность к ним матери можно объяснить скорей всего ее привычкой к многолюдью в доме (выросла она в мно­ годетной семье), а еще жалостью к обездоленным. Хотя тут она была противоречива: разгорячившись, иной раз выставляла этих обездо­ ленных за дверь без видимого сожаления. ...На диване сидела новая наша постоялица, слепая старуха Анна Васильевна, родная сестра бригадира Тимофея Васильевича. Брат с сестрой не схожи были ни внешностью, ни характером, и друг к другу были равнодушны, жили в одной деревне чужими. Старуха ела из глиняной миски хлебную тюрю. Меня, как и всех знакомых ей людей, она узнавала на слух — по походке. — Ванюшка!— зашамкала она.— Мать-то тебя так ждала к ве­ черу. На покос хотела... Куда-то-сь ушла. Ох-ти и бранилась! — Пожалуй вам тут!— прерываю я досадно Анну Васильевну. — Ру-уга-алась! Не на гулянке был! Вернулась мать, загремела ведрами в сенях. Старуха, прекратив хлебать тюрю, насторожилась, ловя чуткими ушами ее настроение. Уставшая, сердитая, громыхнув дверью, мать вошла в избу. — Свет-то хоть зажгите! Я зажег на столе семилинейную лампу. Мать, торопливо разли­ вая молоко по посуде, заворчала: — Сидите-посиживаете. Сказочки рассказываете. А я — там... А я здесь... Трехжильная, думаешь, мать-то у тебя?! — последние слова одному мне. — Ничего не думаю.— Я стараюсь придать голосу солидность- — Некогда думать.— И недовольство: — Сам только что с бригады... Мать распрямилась, повернулась ко мне. Ширококостная, но ху­ дая, она разводит длинными жилистыми руками, как бы 'говоря- в о т и возьмите его! — на все-то у него отговорки. И подтверждает свои жест обессиленным от раздражения голосом: И всегда он прав! И все-то у него заделье... Квартирантка замерла с миской в коленях, слушая наши пе- репирания. Но когда мать уясняет, что меня занарядил бригадип привезти дров Владимиру Васильевичу, она смолкает и морщит лоб в напряженном раздумье... Тут совсем не к месту влезла в разговор старуха: — Тимка-то наш, бригадир — ох и холера! У него нет жалости» Меня за сестру вот не считает... — Помолчи, христарадница! — пресекла ее мать. И ко мне — нео­ жиданно подобрев: — Володеньке — ничего, хорошо даже. ’Съезли 1 акому человеку угодить, что клад найтить. Я не понимаю, какой она клад здесь видит, и возражаю- — Да им никогда не угодишь. Нюрочке особенно. Ездил уже Но-но! — вздернула многозначигельно брови мать — Попа бы понятие иметь. Лес наш — березняк да осинник — притягателен и чудесен л ля «етшвлюбую „ору года. Люблю я з„и„юю тишину 7 Т е 1 -Тт у 52