Сибирские огни, 1989, № 7

чет делать, Домбо? Ну, скажи скорее, что он задумал? Тихон Никола­ евич, не делайте глупостей. Она начала обнимать Турсукова, смутным инстинктом постигая, что он задумал сделать действительно что-то необыкновенное. Турсуков оторвал от себя руки Фаины и ушел в угол комнаты. — Сядем, посидим,— сказал он оттуда глухо.— Почему вы, Фаина, так волнуетесь? — Так ведь это все через меня,— убежденно сказала Фаина.— Что я за женщина такая, что всякие несчастия на всех накликаю?! Вы, смотрите, не застрелитесь. Один из-за меня насквозь себя прострелил. — Не беспокойтесь, я стреляться не собираюсь. Не хмурься, Домбо, ты мужчина. Вы — чудачка. Ну, зачем я буду стреляться? — Все от меня полной страсти добиваются,— смущенно пробормо­ тала женщина, взглянув на Домбо. — Ну и что же? — даже с оттенком любопытства спросил философ. Фаина сбивчиво объяснила, что люди, которые любили ее, всегда, ввиду ее загадочности, все время ждали от нее самого высшего проявле­ ния любви, на которое она способна. Причиной того была, главным об­ разом, только одна фраза, которую часто употребляла Фаина в разгово­ рах со своими любовниками. — Я еще не так бы вас могла любить, но... Дальше Фаина обыкновенно не договаривала, а заламывала руки и искоса поглядывала на своих собеседников. По ее уверениям, они по­ сле этого худели, теряли аппетит и вслед за этим старались найти в ре­ вольверном стволе средство избавления от страшной загадки. — Торопись, Домбо,— твердо напомнил Турсуков. — Я сейчас оседлаю коней, русский отец,— поспешно ответил юно­ ша.— Но... я, кажется, понимаю кое-что... Раз, давно, когда мы ночью го­ ворили долго с тобой обо всем, ты сказал, что не побоишься... ну ты сам знаешь чего... Мне даже страшно об этом сказать... — Не волнуйся, Домбо. Милый мой, все будет хорошо, я даю тебе в этом слово. — Ну, ладно, хорошо, я пойду,— Домбо, чуть не плача, повернулся и ушел в конюшню. Турсуков прислушался к стуку копыт. Лошади били подковами в деревянный пол конюшни. Потом раздался широкий звук похлопыванья ладонью по конским бокам. Турсуков предупредил Фаину о том, чтобы она следила за лошадью, у которой было засечено бедро. — Не пускай в ход нагайки, гони каблуками! — деловито сказал он, совсем не замечая, что Фаина плачет. — Ну, что это? — сурово спросил философ.— Ведь я не бегаю, как твой прапорщик Сиротинкин, от женщин,— но все-таки, не выдержав погладил руку Фаины. Тогда Фаина судорожно дернула цепочку на своей шее и медальок выскочил из своего гнезда вверх. Она быстро сняла его и накинула це почку на шею философа. — Вот, носи! — выдохнула она и опять залилась слезами. Она опла кивала Турсукова, как очередную жертву загадки. Философ растерянно погладил медальон и сунул его за пазуху, оста вив цепочку выпущенной поверх рубахи. — Глупости, в амулеты не верю,— пробурчал он, хотя добавил, чтс медальон он берет, если этого так хочет Фаина. В последние минуты перед отъездом они говорили о малозначащи; вещах. Домбо вывел лошадей во двор, женщина пошла собирать сво 1 пожитки. При виде зеленого зонта она снова не могла удержаться о: слез. — Помнишь? — кивнула она Турсукову.— Когда мы встретились ты, конечно, увидел зонт сначала, а меня под ним потом. Знаешь, эъ вещь не простая, из Лодзи выписал Алешка, тот, который газеты посль собирал... Он выцвел, а раньше еще лучше был.