Сибирские огни, 1989, № 7

— А вы не помните, барон, еще кое-что? Действительно был такой чудак-философ, учился он на медны'е деньги,'читал книги и весь досуг свой посвящал размышлениям о высоких делах. — Вот, вот,— обрадованно перебил его Юнг.— Он мне точно так все и рассказывал... — Погодите, я доскажу... Потом поехали они вдвоем с проводником дальше, заблудились, и вы начали проводника шашкой плашмя охажи­ вать и разное там еще было... Философ-то, как вы этого человека назы­ ваете, сначала струсил здорово, а потом кулачки-то сжал, как подобает сильному человеку. Видно, пришлось ему тут подумать о том, что есть на свете жестокие люди и что клин клином приходится вышибать. Наверно, подумал он про себя сам: что же я-то тушканчик, земляной заяц пе­ ред таким человеком? И пробудилось в философе этом новое чувство, такое, назвать его трудно, не зависть и не гордость, а совсем особенное. Пояснить я вам хорошо это не могу. Не подражать философ офицеру этому хотел во всем жестоком, не так это... Погодите, я с мыслями со­ берусь, вам все это поясню... Гость замолчал и в изнеможении стал протирать платком стекла своих очков. Стало тихо так, что можно было сказать, что барон и гость слышали рост бороды Збука. Юнг встал рядом с гостем, вцепившись в край стола. Изредка ба­ рон наклонял голову, чувствуя, как от этого привычного движения у не­ го где-то на шее блуждает легкая судорога. — Откуда вы это знаете? — крикнул Юнг и рванулся к приезжему. — Что за чертовщина такая, в конце концов!.. Гость спокойно поставил на пол ноги. До этого он упирался носка­ ми сапог в перекладины стола. Юнг заметил, что гость носил бархатные китайские сапоги. — Погодите еще немного, барон... Нет, я, пожалуй, вам не могу объ­ яснить всех этих чувств. Одно лишь скажу. В ту пору философ-то этот одинок был, ребенок у него умер, а вскоре и молодая жена. Еще до смерти жены нашел он в степи чужое дитя монгольское, а когда фило­ соф вас встретил, то ехал он и думал, что приедет он домой и встретит его дитя, хоть и желтое, но невинное, как и все... И вдруг он такого чело­ века, как вы, встречает... Получается тут картина такая... Думает, зна­ чит, этот чудак нелегкие мысли. Так возьмем... разве легко жить без детей, семьи, просто близких людей? Разве носит жестоких людей зем­ ля? Ведь за улыбку ребенка этого, лепетанье его, все отдать можно, и только они нас к хорошему призывают... Мелькнуло в голове у филосо­ фа, что офицер с бумажкой насчет поисков приключений есть прежде всего человек несчастный, потому что жестокость, в нем поселившаяся, все в душе его уничтожила. Так вы и поймите, барон,— тут гость повы­ сил голос и стукнул кулаком по столу так, что даже Антон Збук з ака ­ чался на стуле,— поймите чудака этого... Пришлось ему подумать об этом много, и решил он свои взгляды некоторые переменить... Насчет этого подробно не будем говорить, а в конце всего должен я такую кар­ тину нарисовать... Много лет прошло с тех пор, и философ вырастил ди­ тя, ребенок в юношу превратился, и тут опять судьба такую карту выки­ нула, что этого фокуса и в романе просто описать нельзя... Что вы смот­ рите на меня так, надоел я вам? — Нет, продолжайте, я вас слушаю,— пробормотал Юнг и красная полоса от фуражки, делившая его лоб, стала медленно исчезать на глазах гостя. Барон бледнел, наклонял голову; бледность, казалось, увеличивалась с каждым движением шеи. — Мне что, я продолжаю... Узнает философ, что этот офицер с меч­ той достиг, все-таки, того, к чему всю свою жизнь стремился, добился того, что о нем газеты кричат, что люди его имя проклинают, а он своим зверством свое сердце тешит и натешиться никак не может... И решил философ всю жизнь свою положить, чтобы за людей бороться, за дет­ скую улыбку, за счастье и светлый труд...