Сибирские огни, 1989, № 7

Конечно, асяк имеет право на свое мне­ ние, исходя из собственного жизненного опыта, однако испокон веку принято гово­ рить о детской душе как о невинной и чистой, а потому особенно чутко реагирую­ щей на несправедливость и грязь. И для меня лично именно этим — детской непо­ средственностью и незащищенностью ■— и бесценны положительные шукшинские ти­ пы. А отрицательные... Чуть позднее в другом журнале Л . Ан­ нинский так развел их по сторонам: «На одном полюсе этого мятежного мира — тихий «чудик», робко тыкающийся к лю­ дям со своим добром, вечно попадающий впросак и теряющийся, когда его ненави­ дят. На другом полюсе — заводной мужик, за ­ хлебывающийся безрасчетной ненавистью, только и мечтающий — взлететь над заез­ жим умником и «окружить» на него сверху: посрамить, унизить, втоптать». Быть может, кто-то предложит и другой расклад. Но мне сегодня кажется, что все герои Шукшина четко делятся на два л а ­ геря: на тех, кто подчинился ложным пра­ вилам нашей вчерашней жизни, пасовал пе­ ред их давлением, и на таких, которые не сдались и всегда помнили, что «русский на род за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие челове­ ческие качества, которые не подлежат пе­ ресмотру: честность, трудолюбие, совестли­ вость, доброту»; они не «отдали всего этого за понюх табаку» и кто как мог — тихо ли, шумно ли — борются за лучшее в человеке. Почему же случается, что безоружная доброта порою кажется критикам агрессив­ ным злом? Откуда происходит такое иска­ женное восприятие Шукшина тем же Ан­ нинским? Мне кажется, я недавно поняла это. Не далее, как 22 апреля 1987 года, в «Литературной газете» в беседе с Татьяной Глушковой он публично попросил оставить за ним «одно право: чувствовать себя изуро­ дованным». Чувствовать и — пропагандиро­ вать эти чувства, что для него равнозначно. «Ощущение катастрофы, угроза которой привычна,— говорил он,— ...это мое состоя­ ние. Причем с детства. С того момента, ко­ гда ожидаемая мировая гармония, в ко­ торую я успел поверить, обернулась миро­ вой войной и другими событиями, в которые я, простите мою нелогичность, до сих пор до конца «поверить» не могу... Возможно, я ненормален, но другой жизни мне не д а­ ли». Право, по-человечески так и хочется сж а­ литься, особенно, когда, исходя из своего опыта, видишь жизнь иной. И легко во­ ображается, как тяжело существовать и творить, когда вокруг’«ничто не закрепле­ но: ни черты характеров, ни признаки ве­ щей. Каждый готов стать всем и рискует остаться ничем... В этом вращении всего и вся признаки драматически отлетают от ве­ щей, слова — от явлений, традиционные ценности — от ценностей меняющихся...» От меня же, признаться, отлетают сразу и смысл, и образная система, в этом пасса­ же заявленные, но бог с ними. Просто пос­ ле погружения в такую жизнь невыносимо хочется подальше от нее, в мир шукшинских героев. Древние говорили: «На надгробиях надо писать не то, кем человек был, а кем он мог быть»... Как знать, быть может, вот это самое «душа болит» у .шукшинских ге­ роев, тоска необъяснимая — она и впрямь есть ощущение человеком своего истинного и неисполняющегося предназначения?! И шорник Антип Калачиков из рассказа «Од­ ни» в лучшие времена непременно был бы удивительным балалаечником. И Гена Пройдисвет сочинял бы не пустые куплети­ ки для эстрады, а настоящие песни. И Сем­ ка Рысь стал бы не столяром, пусть и не­ превзойденным, но мастером архитектуры, которая так тревожила его душу. Моня Квасов, выучившись, изобретал бы не веч­ ные двигатели, но и не велосипеды, а что-то очень нужное людям. Д а и ненормальный «гражданин и человек Н. Н. Князев» не тайком от жены писал бы свои трактаты о государстве, а сидя в подходящем для это­ го присутственном месте. Помните, как он, «несколько ушибленный общими вопроса­ ми», предлагает нам задуматься над поль­ зой, приносимой каждым обществу? «Государство — это многоэтажное зд а­ ние, все этажи которого прозваниваются и сообщаются лестницей. Причем, этажи по­ степенно сужаются, пока не останется на­ верху одна комната, где и помещается пульт управления... А население этажей — в виде фигур, поддерживающих этажи. Та­ ким образом, все здание держится на фигу­ рах. Для нарушения общей картины пред­ ставим себе, что некоторые фигуры на ка­ ком-то этаже — « X » — уклонились от своих обязанностей, перестали поддерживать пе­ рекрытие: перекрытие прогнулось. Или же остальные фигуры, которые честно держат свой этаж, получат дополнительную нагруз­ ку; закон справедливости нарушен. Нару­ шен закон равновесия — на пульт управле­ ния летит сигнал тревоги. С пульта управ­ ления запрос: где провисло? Немедленно прозваниваются все этажи...» «Наверное, будет когда-нибудь на земле такое общество,— верил Шукшин.— Но по­ ка что есть жгучая необходимость кричать и кричать слышащим, что надо, что можно быть лучше, добрее». Разве не очевидно всякому это разитель­ ное расхождение в восприятии мира: от «будет когда-нибудь на земле такое общест­ во» у Шукшина до «я живу в ощущении возможной катастрофы, и это норма» у Ан­ нинского?! Разве это не свидетельствует о невозможности понимания одним другого? И разве это не должно стать поводом для раздумий над тем, почему так часто ком­ ментатором Шукшина становится Лев Ан­ нинский? Почему именно ему доверено бы­ ло написать вступление к книге «Вопросы самому себе», вобравшей в себя всю шук­ шинскую публицистику? Или не пугает ни­ кого возможность навязывания молодому читателю таких ценностей, которые. По Шукшину, «не есть ценности»? Ведь снова ведется разговор о пресловутой НТР, ви­ новнице всего, выдумываются якобы суще­ ствующие у Шукшина три основных поня­ тия: Труд, Мечта, Праздник. Внешне вроде бы все написано безобидно, и вместе с тем... Не раз многие авторы, и в частности Вл. Гусев в 1974 году, отмечали, что Л. Ан­ нинский «находит у Шукшина не то, что в нем реально есть... а то, что хотел бы ви­ деть».