Сибирские огни, 1989, № 7

и тогда уж свадьба... Было на мне платье из сатина, уваль — фата по-нынешнему — сзади до пола, ботиночки черные. На Нико­ лае Александровиче рубашка кремовая, подпоясанная плетеным ремешком, черный пиджак и сапоги кожаные с легким скри­ пом... Такая же счастливая печаль заволокла глаза старух из Красной Дубравы Марии Ивановны Долгих и Александры Андреев­ ны Болохиной, когда они вспоминали празд­ ники 20 -х годов. Вернемся в Никитаево, Вдовствует там который год женщина завидной судьбы (потому и завидной — вся жизнь прошла в великом труде и хлопотах) Ломакина Н а­ дежда Егоровна, по отцу — Татарникова. Фамилия Татарниковых коренная в местных селах, а Ломакины прибыли из Тобольской губернии в семидесятых годах прошлого века. Михаил Ломакин высмотрел Надю Татар- ннкову, но свататься не решался. Пройдут годы, Михаил Федорович станет властным человеком, никитаевцы изберут его предсе­ дателем колхоза. А тогда, безусым парниш­ кой, он дохнуть боялся на Надю. Наконец, Ломакины заслали сватов, но мать не дала согласия выдать дочь за Михаила. Скоро сваты снова настырно стучались в тесовые ворота. «Сват не сват, но добрый человек». Сама Надежда уговорила матушку, дело по­ решили. Свадьбы тогда в Никитаево шли зимой или на Троицу, сразу за посевной. Ломаки­ ны явились к Татарниковым после кре­ щенья, в лютые морозы. Уборочная страда уже отгремела, хлеб обмолотили и укрыли в закрома; женщины пряли и ткали, рас­ сказывали по вечерам у керосиновой лампы сказки. Подружки Надежды Егоровны, прослы­ шав о свадьбе, собрались на девичник, при­ несли немудрящие подарки. Невеста стала причитать: Ты во баньку пойдешь, Милый тятенька, Д а вспомянешь меня. Д а вспомянешь меня: Рубаш ка-то у тебя Заносилася... И погодя: Твои рученьки пристанут. Милая маменька, И на помочь к тебе Никто не придет. — с привыванием, однако в меру, потому что жених глянулся невесте, и скрыть свою ра­ дость она не в силах. Конечно, все мы склонны к некоторой идеализации прошлого, а уж старики — тем более, такова вообще природа человека: он забывает плохое и грустное, а вспоминает счастливое, отрадное. Так и тут — старухи всех пяти сел, каждая поврозь, но в лад говорили: .— После революции замуж насильно не отдавали нас. А случится такое — не спорь с судьбой и смирись,— экая, право же, гар­ мония в этих словах. Насилия не чинили, а если чинили — ничего не попишешь, терпи. Каждый раз я невольно улыбался, когда старухи так беспомощно и мило хвалили свое время. Из многих историй лишь одна попалась заведомо невеселая, но и то с какого боку посмотреть на нее. Произошла она в Каку- чее, там жених жил. За нелюбимого каку чейского жениха дала согласие идти девка с хутора Сатхайского, дочь лесничего. Сва­ дебный поезд поехал к венцу, по дороге не­ веста говорит: — В лесок сбегать надоть мне на минут­ ку,— Минутка прошла, десять минут про­ шло. Кони копытами о дорогу бьют, жених нервничает. Наконец, минул час. Пошли подружки в лес: — Анюта, Анюта! — А Анюты след про­ стыл. Оказывается, ждал ее в лесу другой жених и умчал к венцу другой дорогой. О, что тут было! Сваты и родители в обморок упали, потом кинулись в Какучей, а там свадьба идет... Впрочем, быль эта имела место еще до революции, а мы ведем речь о двадцатых годах. Обряды в двадцатых годах сохрани­ лись в тулунской деревне нетронутыми, кре­ стины, венчания, рождественские или пас­ хальные праздники шли чередом. И потому корить венцом Михаила Ломакина и Н а­ дежду Татарникову — с высоты 70-х годов (ох, уж и высота промозглая) — не будем; оба они, волнуясь, шли к венцу... Надежду Егоровну нарядили в белое маркизетовое платье, в шевровые ботинки (подвенечное платье она хранила до роко­ вого сорок первого, но лихая година попри­ жала — променяла платье на крупу и пше­ ницу) . Запомнила невеста, в чем и лучшая под­ ружка одета была,— в кофту из гипюра, во­ ротник кружевной широкий до пояса был. А Михаил был в маркизетовой же косово­ ротке, которая сильно красила его, в вишне­ вом пиджаке и мягких сапогах с подков­ ками. Вошли в церковь, друзья и подружки приняли верхнюю одежду — зипуны и по­ лушалки. В церкви протоплено, пахнет лам ­ падным маслом. За спиной у жениха и невесты стал весь свадебный поезд: родные, крестные, това­ рищи; любопытных тоже хватало. Жених и невеста звякнули о блюдечко кольцами, священник вынес сверкающие короны и поставленным голосом произнес: — Венчается раб божий Михаил, — и сле­ дом: — Венчается раба божья Надежда. Короны возложил на голову, после, запа­ мятовав, спросил каждого в отдельности: — По согласию ли идешь?..— и одел коль­ ца на средний палец правой руки; молодые трижды менялись кольцами. Вышли из церкви, дружка скомандовал — «в кошевки!», и поезд помчался к жениху... Ломакины гуляли неделю, дым коромыс­ лом стоял,— дома и у крестной, у дружки и у боярина. Боярином дядю звали; а если два дядьки объявлялось, то по возрасту звали их боярином Большим и боярином Меньшим. Тут был простор танцам — польке, бары­ не, пятерке (в круг переплетались по пять), танцевали под балалайку'. Жених пил ма* А на свадьбе у Петрачковой Ульяны Фадеевны (живет в Афанасьеве) два ее родных брата Ели­ сей и А лександр играли на скрипке, а третий, Елфим, бил в бубен. Свадьба два дня неотрывно слуш ала братьев; много песен спели, а водки (вина не было) выпили две четверти на сорьж че­ ловек.

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2