Сибирские огни, 1989, № 7

прибивают плотнехонько... И так сидишь днями, коровушку накормишь, дитяткам скажешь — похватайте, че есть, а мамане некогда. И сидишь, сидишь. А глаз радуется —- полотно по полу ползет, шириной до метра, а длиной метров сорок... ой, долго, долго сидишь — тута в спине не раз забо­ лит. К марту успеешь — хорошо, а нет — к апрелю. Там уже солнышко светит, трава просекается. Размотаешь холст на свежей траве, чтобы под солнышком отбеливался. На речку снесешь, прополощешь, палкой побьешь, в кипятке прополощешь (вода после холста желтоватая), снова палкой бьешь. Месяц маешься к реке и обратно, и вальком изо всей силы хлобышешь. Руки устанут, на куски тогда порежешь, метров восемь-десять кусок, кусками таскаешь выбеливать. После того холст мягонький и светлый. А прочной-то! И к телу-то приятный, не то, что ваши рубахи резиновые, задохнуться можно в ваших рубахах. Скатываешь холст — в сундук. А уж новый июнь на дворе, и снова лен посеяли, впрок... Мария Макеевна, пока вела рассказ, хо­ дила по кухне, показывала все операции, руками махала, била, мяла, полоскала. Пот выступил, умаялась. Села, говорит: «Наработалась». Но следом: — Теперь праздник, слушай. Просишь у соседки «Зингер», машинку с костяной руч­ кой, иль у батюшки. На всю деревню — одна-две ручных швейных машинки. У ма­ мы моей, Екатерины Миновны, машинка имелась, в ту мировую войну продали, — ремень кожаный, тонкое в два следа шила. Игла не ломалась. Сама мерку сыму, рас­ крою, рубаха навыпуск готова, только поя­ сок вяжи. Иль платье себе сготовлю, да по самому подолу бисером обошью — чтоб перефорсить всех, в молодости задача пра­ вильная. А в семье у меня двое сердоболь­ ных родителей да шестеро детей, всех оде­ вали пристойно. Верхнюю одежду как делали? А пряли из овечьей шерсти. Полусак накроешь сверху шерстью, а основу — из льна, мужики, де­ ло известное, в полушубках. С обуткой де­ ло хуже было — одни сапоги на семью, кто первый схватит, тот и бежит. А босый дома скучат... Речь Марии Макеевны, как видите, не уснащена красотами, зато венцом будет мажорная сцена: нынче в избе у Зарубиных уютно и богато. С разрешения хозяйки я записал столбиком; Сервант — 150 рублей, купили в Тулуне. Шифоньер — 148 рублей, брали в Тулуне. Буфет ручной работы — 80 рублей. Другой буфет — 80 рублей. Зеркало в рост, трюмо — 90 рублей. Приемник коротковолновый — 70 рублей. Стол полированный — 36 рублей. Стиральная машина «Белка» — 100 рублей 50 копеек. И, разумеется, телевизор — 212 рублей. Койки С пружинными матрацами и мяг­ кие стулья. Коврики и крахмальные накид­ ки. В общем, дом — полная чаша. Хорошо, если бы Михаил Васильевич Зарубин, сын Марии Макеевны, опамятовался в усольской колонии, вернулся домой и зажил по-чело­ вечески. Что ему мешает жить разумно?.. А вот труды и дни семидесятилетнего Ивана Дмитриевича Татарникова. В поза­ прошлом году у Ивана Дмитриевича стало худо с глазами. Он промывал глаза травя­ ным отваром, и будто полегчало. Перемога­ ясь, стал снова наведываться в подеревную', где прошла добрая половина его жизни, водил фуганком по сухому бруску дерева, лаская мозолистой ладонью выточенную рукоятку для граблей или косы, но резь в подлобье не умирала, захватывая новые места — стучало в висках, отдавало в за­ тылке. Иван Дмитриевич выходил на припек, сидел, смежив веки, слушая вызваниваю­ щую капель по весне, а осенью рокоток трактора, поднимающего за околицей зябь. Однажды он набрался сил, вышел к Браг­ скому тракту, попутным автобусом доехал до районной поликлиники. Участковая док­ торша осмотрела глаза и сказала: «Лечиться надо, дедушка. Придется два раза на неделе ездить в гости к нам». «Я ить не тутошный, — отвечал Иван Дмитриевич. — Пешком топать далеко, а на легковушку денег не накопил». Он еще и шутил. — Приезжай, деда, на колхозной машине, — велела докторша. — Заработал, поди, чтоб довезли тебя в поликлинику? Иван Дмитриевич отвечал: — Поди заработал. Накануне обговоренного докторшей дня старик, конфузясь, пришел к Виктору К а­ закевичу, внуку Пахома Казакевича, брига­ диру афанасьевскому. — Лошади на вывозке навоза, а машину из-за тебя гонять не имеет смысла, — ска­ зал, будто отрезал, молодой и сильный Казакевич. Слышал бы эти слова Пахом... Помня наказ врачихи, старик еще раз явился пред очи Казакевича, но на сей раз молчал, мял шапку, и снова бригадиру было позарез некогда, он даж е не посмотрел в сторону Ивана Дмитриевича. Татарников вернулся ни с чем домой, си­ дел долго за кухонным столом, и, скопив маленько слюны, плюнул под ноги: «На кой ляд сдалось мне то леченье! И так доживу!» Доживает, не ходит больше на поклон, бережет время у младшего Казакевича, и свет медленно — по капле — убывает в его глазах. Однако и сейчас невидимым магни­ том тянет старика в подеревную. Особый уют в избушке отстаивался деся­ тилетиями. Правда, раньше мастерская у Татарникова была помельче, а в этой два верстака, один из них колесный — простор­ ный, хоть скатерть стели, зови гостей и пируй. Печь железная гудит, над печкой по­ лати для сушки материала. Полный набор плотницких и столярных инструментов. Тут тебе и фуганки, чтобы ровнехонько отфуговать брус, а то после не свяжешь. Рубанок-то — он хорош для гряз­ ной работы, после топора. Из веку брал Иван Дмитриевич для рам и дверей мягкую сосну, а на оклады, то есть венцы, шел листвяк. Да, еще по стенам — сверла, стамески, молотки, три плотницких топора, ножовки, пила лучковая, деревян­ ный циркуль. Примостившись на верстаке, Иван Дмит­ риевич медленно вяжет речь: ^ — Хомутами, вишь, пахнет, люблю дегот- ный запах... Скоро лошадок совсем не ста- ' Так местные называю т стсьлярку,,.где оабота • по дереву — главная. ” у