Сибирские огни, 1989, № 7

Мене наперед не доставалось, а й в отстаю­ щих никогда не было. Солнце взошло — пе­ редых. В речке камень-плитняк. Плиточку отломлю и поточу косу, поточу-поточу, а плиточку в фартук. Д а чирки осмотрю, хва­ тит ли на неделю? А там снова поднялись мужики, бабы завязывают .в узел волосы, чтоб не лезли в глаза,— и до заката вжик, вжик, вжик, вжик! Лежит трава, усыхает, тутушки запахи лови. Зубровка — трава была, куда она нонче подевалась?.. Я ведь, милый, еще хожу по полям — вспоминания покоя не дают. Нет зубровки... Иль слепну я? Иль нюх потеряла... Зубровку-то с корешком потянешь, корешок красный, а ссохнется —■ в узкую трубочку обернется. Сырая ли, су­ хая зубровка — духмянет! Спасу нет... На Успеньев день, двадцать восьмого августа, жать начнем, снопы вручную вязать. Сноп толщиной в обхват. Семь снопов стоймя, а три поверху, семь — стоймя, а три на крышку. И снизу нет сырости, и сверху от дождя прикрывает. Вдруг отколе крик на все поле: «Ребята, боженька тучу гонит, торопитесь»... Кого там, от бога не убе­ жишь! Сыпанул на березник, корой и небом запахло, но слушать теперь запахи некогда — мечешь снопы до кучи. А дождь вышел на поле, потоптался с краю и прямиком — к нам. А я... Ух ты ж, Борис Иванович, не могу я более для тебя вспоминать сегодня, не могу... Так один свидетель далеких двадцатых годов шел за другим, менялись тетради, истончался мой карандаш, но не услышал я праведного крика: —- Д а почто мне морока эта, каторга д а­ лась! Бросил я все и махнул на прииски, — ни одного подобного свидетельства из 20 -х годов привести не могу, нет их у меня. Правда, Семен Петрович, Зарубин-то, отра­ вившись ностальгией в японском плену, бе­ жал в Тулун, к паровым двигателям, но Зарубин — статья особая: он, будучи еще матросом на эсминце, уверовал в машину... Послушаем рассказ Марии Макеевны Тер- лецких, которая замуж во второй раз пош­ ла за Василия Зарубина, племянника Сте­ пана Петровича. Про лен рассказ. — Недавно младшая моя дочь Катерина, — начала простенько, бесцветно Мария Макеевна, — из магазина явилась: «Краси­ вое пальто продают, давай купим». А я ей: «Ты еще старое не поносила толком». Н а­ дулась дочь. А я говорю ей: «Мишка, брат, из заключения придет. Скопим ему малость деньжат, а?» Мишка-то у нас по дурости по­ пал в лагерь. Молчит Катерина. А после обеда собралась и пошла. «Куда, Катька?» — «К подруге». Возвращается в новом пальто, за сто тридцать рубликов. У кого заняла, не сознается. Сыми деньги с книж­ ки, велит мне, а Михаил, дескать, не скоро еще на волю выйдет, и че о нем думать, ему и там неплохо, на всем казенном. Во! — Сняли, конечно, со сберкнижки? — не вытерпев, спросил я. —- Сняли, — покорно ответствовала Ма­ рия Макеевна. — А в сорок четвертом... да, в сорок четвертом поехала я на базар, про­ дала пару овечек и купила вязи белой. — Бязи? — Ну да, такая крепкая вязь, стоймя стй'йт. Обносилась я, одйако, и не! стерпела, куййла на'кофту, сшила сама, сразу и оде­ ла. А Анна Дмитриевна Королева, соседка, вдруг бегит, вся нервная: «Мария, дай ско­ рее твою кофту поносить». Я еще пошутила: «Тебе сорок лет, че франтить-то?» А она отвечает: «Мария, зять прибыл, невдобно в телогрейке перед ним, дома-то тепло, а телогрейку не сымешь, мужик ведь». У Анны муж был на фронте, так ей, бедной, и стесняться было кого — себя, что ли? — в старой сорочке ходила по избе. Я велю ей: «На спине пуговички расстегни, сама я не сумею». Она расстегнула, я сняла кофту и нарядила в нее соседку. Сама залезла в телогрейку. Иди, говорю, Аня, бог с тобой. День минул, два минуло, жду я, когда чу­ жой зять уедет. Так охота новую кофту поносить! — А лен вырастить — тугоумная забота, — не останавливаясь, продолжала женщи­ на. — В мае, по теплу, лукошко через пле­ чо и рукой бросашь, бросашь. Семя мелкое, веером падает. Старались погуще сеять — тогда лен сплошной стенкой подымался, ростом поменьше, зато дружный. Потом дождик падет, зацвело поле синеньким, будто васильки распустились, только запаха нет. Когда отцветет — торчат желтые го- ловочки вокруг стебля. Август настал, дер­ гаем лен с корнем, в любую погоду, лучше в дождь. Если хорошая погода, можно ко­ сить сено или рожь жать. А лен подождет, ему и поздний дождь нипочем. Получается лучше по дождю, раз уж другого не оста­ лось... На чистом поле стебли льна вместе с головкой и корнем оставляем до октября— мокнет и сохнет лен, и снова мокнет. В октябре придет хозяйка на поле, поднимет стебли граблями, навяжет снопы, и увозят лен домой. А дома мужик сколотил полати в бане. Стелем лен и сушим — сильно про­ топим каменку на ночь, утром он сухонь­ кий. В шесть рук мнем стебли на мялке. Костра отпадает, а куделя остается — синяя. Сбиваем куделю в горстки и — на печку, снова сушим. Пыли в избе — не про­ чихаться. День да ночь отлежала куделя и стала совсем сухая. Тогда беру трепало я треплю, рот и нос тряпочкой закрою, а пыль в глаза лезет. Потом в руки гребень, с доски сделанный, большущий, и ну че­ сать, ну чесать. Тут получаются два сорта. Лучший — кужель, а похуже — обдирки. Прялку наготове держишь, начинаю прясть — нить тяну и заматываю. Кужель — тоненькая белая нитка, а обдирки потол­ ще. Много мотков намотаю, и кужель пря­ мо на мотках — в кипяток, прокипятишь, вынаешь, на доске побьешь палкой, пропо­ лощешь в Курзанке. Нить кужельная дела­ ется прочная, как вот нитки двадцатого размера, ой, даж е суровей, рукой не пор­ вешь... А обдирки кипячу иль нет — мое дело, как сама пожелаю. Сушу на веревке, нити запутаются, опосля возни хватит в клубок смотать. Сколько-то ден пройдет, спина пристанет, зато знаешь — детишки через год в новых рубахах в школу пойдут. С пяти соток получаешь шестнадцать кило­ граммов кужели, а обдирок не менее во­ семнадцати. Слушай главное. Из клубков на стену снуют куделю. Деревянных гвоз­ дей натыкают и снуют, петляют, основыва­ ют, чтобы не путалась. Ходишь по стенам, щупаешь, ах,, хороша куделя! А дале навой- ка, то есть нитки наматывают на станок основу, а потом поперек, да нить к нити