Сибирские огни, 1989, № 7

всем правилам строгого деревенского укла­ да протестует: Стой ж е. купец, стой не балуй. Дочку мою не позорь, не целуй. А чужаку с его сомнительной моралью и горя мало, он забыл уж и об ярмарке. Ухарь-купец тряхнул серебром: Нет, так не надо, другую найдем. Столкнулись две морали: одна кондовая и традиционная, зато стыдливая, и потому располагающая к симпатии; а другая — легкая, плевая, враждебная деревенским устоям. Ишь, что удумал купец — за день­ ги любовь купить. Песня ведет нас к разлому, который на­ метился, наверное, в пореформенной дерев­ не, и вот голос разлома: Красоткин отец это дело смекнул... (то есть опьянил его звон серебра) Старую ведьму ногой оттолкнул: «Старая карга, твой ль тут дела? Пусть погуляет дочка моя*. И — эпилог: погасли во всей деревне огни, а 8 одной избе горит и горит ночник. Единственная песня, непритязательная, простенькая, а как точно, в образах переда­ ет нажитый народом нравственный капитал, равно и нигилистическое отношение к нажи­ тому. Загадывая судьбу, знали ли мужики, на что они посягают? Ведали ли, отбиваясь от диктата сверху, что в области заповедной им предстоят испытания нелегкие, искуше­ ния немалые? Понимали они или не понимали зависи­ мость одного от другого: новые формы тру­ да неизбежно привносят и новые формы в быт, в обыденную жизнедеятельность? Соглашаясь с преждевременной кончиной Старого, далеко ли прозревали они Новое?.. Я рассказывал, как знакомились молодые на пахоте. Пахота, боронование, сев, потом сенокосная пора и — венец всему — осен­ няя страда. Былинным молодечеством доно­ сит из прошлого при звуках конской уздеч­ ки или пастушеского рожка, и умиротворе­ ние охватит твою душу... Забывается, что труд крестьянина, поставленного в метафи­ зическую зависимость от неба, был подчас обморочным, натужным. Рассказывает Михаил Петрович Непом нящих, коренной афанасьевец, мальчишкой попавший батрачить в соседние Ермаки. — В три часа самый сон, но слышу ко ваные хозяйские сапоги. «Запрягай!». Вы метнусь на улицу. Взрослые мужики — у них сила, а я супонь ногой затягиваю. Ко­ тов подойдет, хозяин, даст по дуге, а она набок. Тяну снова изо всех сил. Погода сумеречная, не было б дождя. Нахлестываю коня. В шесть утра, уже со снопами хлеба, возвертаемся домой, на гумно. — Выпрягай! Завтракать! — час переды­ ху, и снова: — Подымайсь! — хлеб обмолоченный грузим на подводы, гоним в Тулун иль везем дрова, целую поленницу. К восьми часам вечера дома. Ужинаем. Команда «Ложись!», а ты и без команды носом клюешь. С 1920 по 1970 набралось у Михаила Петровича пятьдесят лет полевого стажа. Был четырехгодичный перерыв, а и те четы­ ре года Непомнящих стоял на другом пола — за артиллерийским орудием: в войну — там ни дождь, ни снег не помеха, трудись, мужик. Да, запамятовал, был и еще пере­ рыв — передохнул Михаил Петрович в каталажке, хотя и каталажка с полеводче­ скими заботами связана впрямую. ьМихаил Петрович все двадцатые годы проработал на чужом поле, но и свое поле оставляет зарубку в памяти немалую. Аксинья Марковна Пугачева вышла за­ муж за старшего брата Михаила Петровича — Николая. Тот познакомился с Аксиньей на посиделках, пришел свататься, а Аксинья Марковна... да послушайте ее сами: — Отец мой служил мельником у Михаи­ ла Николаевича Валтусова, никитаевского богача. Жили мы при мельнице, за дерев­ ней, нравилось мне то местечко. Дом про­ сторный, и речка Усть-Иткейка звонкая, а войдет в Ию — тише становится. Был у нас огород, картошку рассыпчатую выращи­ вали. Завели корову и лошадку английской породы. Шмню, каппелевцы шли, стрельба поднялась, ранили Карчика. Бежим мы по лугу и издаля види.м, как встал Карчик на колени и будто прощается с белым светом. Терпи, милый Карчик, подмогнем мы тебе. И правда, выходили лошадку, долго она служила нам... Утром проснусь, в доме тепло, а на улице колготня, сани скрипят — с окрестных сел мужики рожь и пшеницу на помол везут, все счастливые, веселые. После я поняла — больно хорошо было у нас на мельнице. Часть помола по договору шла в пользу Валтусова, а Валтусов часть от той части выдавал нам. Жили, не бедова­ ли. Родители друг дружку любили и берегли, не обижали и нас, малых. Так прошло це­ лых четыре года, и позвал нас хозяин на новую мельницу в Никитаево. Хватит, мол, дикарями жить, на отшибе. Никитаевская мельница двухпоставная, высокая и мощ­ ная. Притулились в деревне, народ кругом, а мне тоскливо — охота на луг, где Кар­ чик милости нашей дожидался. Видно, не зря тосковала я — погиб скоро тятя, захво­ рал и быстро умер. Пришлось мне наняться в прислуги к Якову, то был обыденный крестьянин. Две коровы, кони, земля у дяди Якова, фамилию его не помню. Платили четыре рубля в месяц, да вдруг и я заболе­ ла, в чужом-то доме. Как вспомню тятю и домик на берегу Иткейки, боль садит в живот. Матушка, молюсь, забери меня, впроголодь, а подле тебя жить буду. Тут сосватал меня Николай, приехал в чистой рубашке, верхом. А я прямиком ему: — Я уж не деушка, Коля. И он прямиком мне: — Что из того, что ты не деушка.— Деуш- ки, дескать, чем лучше. Изловчились мы, купили в Афанасьеве зимовьюшку, перенесли на эту улицу, нын­ че заглавную, двух детей родили. Взяли Николая в Красную Армию. Сама я пахала свою полосу, свекровь и Михаил, деверь, помогали. А вернулся со службы Николай— на пару-то мы всласть поработали. Эх, и любила на волюшке я вилами поработать. Косить я научилась поздно, в семнадцать лет, зато сразу во вкус вошла. День не проморгался, а ты в поле, по росе еще на­ косишься — трава и коса влажная, шибко дело идет. Кто посил^>ней, с замажда, тодо- наперед поставим, а слабого — в ; конец.