Сибирские огни, 1989, № 7

всем и передайте. А как все это случилось, мне и самому в эту мину­ ту еще непонятно. Короче говоря, еду я сейчас в теплушке, на которой написано: «Идем на Москву», хотя наш Гаврила покручивает совсем даже в обратную сторону. Приходится мне почитать себя за солдата, и взят я нахальным образом. Кроме того, у нас в вагоне идет сейчас спор: состав-то отбит от комиссаров или большевиков, а потому наши люди спорят, чьи здесь сейчас вши по стенам лазают — белые или красные? У красных вшей, говорят, масть будет потемней, чем у нашей, потому что та вошь здорово напитана,— от самой Москвы идет. И спор такой сейчас идет, что меня два попа из Христова Войска за сапоги с полки тащат, письма писать не дают и просят, чтоб я их общий спор насчет вшей разрешил. Везут нас бог знает куда, вроде как к городу Троицку, где одни татары-мыловары живут. Слыхать, что хотят нас посылать и дальше в степи, к какому-то морю. Кормят, поят нас хоро­ шо и одежда роскошная, а погоны у меня, как у заграничного генера­ ла, даром что я — нижний чин. Только у меня сердце кровью облива­ ется, когда вспомню, что в Челябинске, как меня взяли, на вагоне, на крыше пять пудов масла курганского, самого высшего, не считая круп­ чатки целого куля, к трубе веревкой привязано. И думаю, что все это чехам-поганцам на блины пойдет. Так пусть меня граждане простят, может, еще свидимся, если не погибну где. Кланяюсь я вам низко, а также вашим дочкам... А все-таки у меня от огорчения, наверно, кровью харканье сделается, потому что еще, когда меня забирали, чехи вдоль состава ходили и на мой провиант на крыше, как на солн­ це, глядели. Поди, собаки, из-за масла и взяли меня, но зачем меня было брать, когда провиант и так отнять бы могли?» Хорошо, что Моргун-Поплевкин сам признавал свое прозвище и подписывал им свою немногочисленную корреспонденцию, ибо пер- люстратор с нафабренными усами, которому на второй день попало письмо, только крепко выругался, бросив письмо на стол. Личность пи­ савшего невозможно было установить. — Ну, теперь чехам маслице зря не пройдет,— сказал себе Поп- левкин в тот день, когда он прочел сообщение о Щеткине.— Даст им всем пить Паша Фельдфебель... Он от своего человека не откажется — будем подаваться. И в ту же ночь Моргун вытащил затвор из своей винтовки, бро­ сил ее в кусты саксаула, а затвор закопал в песок. Потом он влез в повозку для того, чтобы взять с собой хлеба. Было страшно и непри­ вычно бежать куда-то в степь, за солончаки, в синий туман. Моргун спорол свои погоны, снял значок с фуражки и в таком виде осторожно слез с повозки и уполз в степь. На стоянке ревели верблюды, будто бы изобличая побег Поплевкина, он не раз нарывался на собак, прикорм­ ленных походными кухнями, попадал руками в лужи помоев, и успо­ коился только тогда, когда совсем уполз за линию расположения обо­ зов. Он убегал босиком, раскаиваясь в том, что снял сапоги —Моргун все время вытаскивал из пяток круглые колючки. Скоро бродяга убедился, что его, если кто и встретит, никто не бу­ дет справляться, кто он такой, ибо дезертиров вообще было больше, чем думали все. Дезертиры узнавали сразу друг друга по каким-то не­ уловимым признакам, и к их кострам можно было смело подходить всем. На вторую ночь Моргун пришел на огонь одинокого костра и, спо­ койно усевшись рядом с лежащим на земле человеком, откупорил но­ жом консервную банку, вынутую из-за пазухи, и начал есть мясо. Прав­ да, Поплевкии не опускал высокого шинельного воротника и, на всякий случай, нахлобучивал фуражку на самые глаза. Сосед бродяги, владевший костром, все время лежал, закрывшись с головой длинной кавалерийской шинелью, и лишь время от времени показывал из-под ее полы только глаза. Моргун не обращал внимания на лежащего; он только заметил, что хозяин костра не спал всю ночь, потому что его плечи все время шевелились. Но самое главное было 'п