Сибирские огни, 1989, № 7

— Д а как я?.. Мне не дотянуться до них. Витька пыхтит где-то рядом. У меня медленно проясняется в гла­ зах, вот его большая голова, похожая на перевернутый кувшин с двумя ручками, выплывает из темноты. — Морковь приходил воровать? Швыркнув в ответ носом, он повел им в сторону прясла: стрекача дать собрался. — Д а ты не бойся. Я ничего за морковь. Ты навесик надо мной сде­ лай. Вон — палки из прясла, и шубу эту вот на них. Витька одним духом соорудил надо мной навес из палок и шубы. — Как тут? Хорошо, дядька Ваня?! — Спасибо, друг Витька. Пропал бы без тебя,— Что бы такое ему от меня? Пей, вон, в кринке молоко. Яйца ешь. Все там, что най­ дешь. Витька недовольно морщит нос. — Чего тебе? — Морковки. — Бери, Витька. Витька выдернул несколько морковок, держит их за зеленые хвос­ тики, смотрит на меня вопросительно. — Дергай больше. Сколько съешь. — А для Васьки. Он, вон, за пряслом... — И для Васьки... Мать вечером, возвратившись с работы, забежала в огород, устави­ лась на балаган: — Это кто тебе?! — И ударила в сердцах себя руками по бедрам: Дура старая! Не догадалась утром-то, что такое солнце будет... Ти­ мофей в лес угнал, веточный корм резать. Не привязанная, а не убе­ жишь. Вся душа изболелась, как ты тут... Увидела нетронутые продукты, опустилась возле меня на колени, спросила тихо, с укором: Ты что, вправду умирать собрался? — Помолчала, глотая су­ дорожно горлом, заговорила с надрывом.— Ну, себя не жалеешь, л ад ­ но. Невмоготу тебе... разве я не понимаю... Но ведь у тебя, сынок, еще я есть. Подумай обо мне. Как быть мне-то?! Живая ведь я. Куда мне? Со Степаном не зарыли... И в твою добрые люди не дадут... не закопают з а ­ живо. И что я? Как должна?! — Замолчала, поглотала опять пустым горлом: П о себе вот... Все люди в деревне жалеют... и надеются, что выздоровеешь. Не может, говорят, чтоб такой молодой... А он себя... — Уходи,— махнул я рукой на мать. Понимал я умом, как трудно ей, но успокоить ничем не мог. Ника­ ких чувств не было: закаменело будто там все внутри. Она стояла, ждала. Ну, что я могу поделать? — говорю ей, чтоб поняла и ушла.— Не палочкой же мне в рот пихать, если не лезет?! — Курицу зарублю, сварю. — Не надо. В Исилькуль сбегаю. Сладкого, может, там чего магазинного... Ну, как ты не понимаешь,— и отвернулся от нее лицом. Мать, тонко и тихо завыв, пошла, бросая хрипло и сдавленно: — Ну и сдыхай... Чем я еще могу... Нет моих уж силушек... Она приходила еще два раза, после солнца уже. Спрашивала, может, на ночь в избу меня? Отмахивался. Во второй раз пришла с одеялом, укрыла молча. Мне одному лучше, покойнее. Зачем все ненужное... Совсем пусть один я... А что это — я? Спина больная вот — моя! — но это не я. Сердце, тукающее неприятно,— не я. А что же я? И где я?.. В боли я весь. Боль, вот что — я. я — это боль! Избавиться от своего я — это избавиться от боли. Только и всего! И это не страшно совсем... Это — хорошо, когда знаешь, что от боли так легко можно избавиться. Как все понятно и просто. И другого, ничего не надо... и нет его... Если вот одно.- 100