Сибирские огни, 1989, № 6

Следующ ая историческая эпоха — Просвещение добьется законов, которы е сильно уреж ут августейший произвол, заставят власть имущих действовать в рамках нового государственного образования — конституционной монархии. И восемнадцатилетний Пушкин в своей оде «Вольность» запальчиво напомнит: Владыки! вам венец и трон Д ает Закон, а не природа; Стоите выше вы народа. Но вечный выше вас Закон. А 8 шекспировское время «неограниченны права» властителя были повседневной реальностью . От того, как распорядится он ими, очень многое зависело — и ж изнь чело, века, и судьба государства, и даж е поступь истории, которую, конечно, нельзя остано­ вить, но ведь можно замедлить! Поэтому в центре шекспировской трагикомедии не наместник Андж ело, а всевласт­ ный Герцог. Это его действия в пьесе так характерно оценены ее заглавием: «Мера за меру». Ему прежде всего напоминает оно о евангельском изречении, к которому восхо­ дит: «И какою мерой мерите, такою и вам будут мерить». И Герцог оказался на высоте. Сумел даж е подняться над личной обидой, хотя клевета глубоко уязвила его самолюбие, сильнейшим образом потрясла его нравствен­ ное существо. И все ж е он простил клеветника. С условием, правда, что тот женится на известной всем потаскушке. Но у нее от клеветника ребенок. Так что Герцог не по­ ступается своим принципом: м е р а з а м е р у ! Хотя по действующему закону ов вполне может клеветника и повесить. К ак и обезглавить соблазнителя. И его прощ ает Герцог с тем, разумеется, что тот ж енится на соблазненной. Словом, как сказала пушкинская И забела: ни ц арская корона. Ни меч наместника, ни бархат судии, Ни полководца ж езл — все почести сии — Земных властителей ничто не украш ает. К ак милосердие. Оно их возвышает. Вот — идеал эпохи В озрождения, нашедший свое воплощение в идее шекспиров­ ской пьесы. А в пушкинской повести это — о д н а и з т е м , которая, как и все другие, н а­ ходится в связи с главной, центральной, но ею все-таки не является. Не потому, конечно, что проблема милосердия правителя утратила во времена Пушкина свою актуальность. Т акая проблема навсегда остается актуальной. Но в девятнадцатом веке с особенной резкостью встала не потерявш ая своей ж гу ­ чей остроты и поныне проблема осознания и познания человеком себя, своих связей с миром и с другими людьми, своих личных прав и своих личных обязанностей. И если ше;<<спировский Герцог сам, подобно светочу, указы вает подданным путь к истине и это никого не удивляет, потому что такова во времена Шекспира п р и з н а н н а я в с е ­ м и п р е р о г а т и в а в л а с т и т е л я , то в пушкинское время каж ды й человек стоит перед с о б с т в е н н ы м нравственным выбором. О таком выборе Пушкин ведет речь и в трех повестях, что написаны Болдинской осенью 1833 года. Он ставит своих героев в экстремальны е условия, когда от каж дого потребовалось проявить себя до конца — раскры ть все свои душевные ресурсы, чтобы устоять, как это сделал Евгений, или обнаруж ить, что у него ничего не осталось в душ е и за душой, и пасть, как это произошло с Германном, или сильно заш ататься, как это случилось с Андж ело, чья душ а замутнена, засорена, но не погибла, и с которым мы расстаемся в момент, когда его терзаю т душ евные муки, и с надеждой, что ему удастся возродить в себе человеческое, стать человеком, остаться им.